Тюленья шкура

Случилось это в те времена, что некогда были, навсегда миновали и скоро придут снова. День за днем вокруг было только белое небо да белый снег, а люди, собаки и медведи казались черными пятнышками на белом снегу.

Природа здесь сурова. Дуют сильные ветры, так что людям приходится надвигать капюшон парки на самые глаза и повыше подтягивать меховые сапоги-мамлуки. Слова здесь замерзают на лету, так что приходится обламывать их с губ собеседника, а потом оттаивать на огне, чтобы узнать, что он сказал. Люди здесь живут в густых белых волосах старой Аннулук. Эта древняя праматерь, старая колдунья, есть сама Земля. И жил в этом краю человек, такой одинокий, что за долгие годы слезы прорезали на его щеках глубокие борозды.

Он старался бодриться и улыбаться. Он ходил на охоту. Он преследовал добычу и спал спокойно. Но он тосковал по человеческому обществу. Иногда, выплывая в каяке к отмелям, он видел тюленей и вспоминал старые истории о том, что когда-то давно тюлени были людьми. Теперь о том времени напоминают только тюленьи глаза, в которых светится мудрость, любовь и дикая душа. После этого на него порой находила такая тоска, что слезы струились по лицу, привычно стекая по избороздившим его канавкам.

Однажды вечером он охотился дотемна, но ничего не добыл. Когда на небе взошла луна и льдины заискрились в ее лучах, охотник оказался неподалеку от большого пятнистого утеса. Его острый глаз заметил, что на островке что-то плавно движется.

Он медленно и неслышно подплыл поближе: на вершине утеса танцевали несколько женщин. Они были нагие, как в тот самый первый день, когда вышли из материнского чрева. Охотник был одинок, у него не было друзей — разве только в воспоминаниях, — поэтому он сидел неподвижно и не сводил с женщин глаз. Тела их казались сотканными из лунного молока, кожа мерцала серебристыми блестками, как у весеннего лосося, а руки и ноги были длинные и стройные.

Они были так хороши, что охотник сидел как зачарованный, а тем временем волны, подталкивая лодку, несли ее все ближе и ближе к островку. Он уже слышал, как красавицы смеялись: по крайней мере так ему казалось — или то был плеск воды у скал островка? Охотник был сам не свой, увидев такое диво. И постепенно исчезло одиночество, сдавливавшее его грудь, как мокрая шкура. Почти не думая, действуя будто по наитию, он прыгнул на островок и схватил одну из тюленьих шкур. А потом притаился за краем скалы и спрятал шкуру под квутнгук (парка).

Вскоре одна из женщин стала звать остальных, и голос ее был напевнее всех звуков, какие ему доводилось слышать до сих пор: он был как призыв кита на заре; нет, скорее как лай волчат, когда они возятся весной; нет, он был куда нежнее, но дело не в этом, потому что... что же это делают женщины?