— То, что ты можешь оставить на память.

— Я могу оставить себе мяч, — проговорил он, потом на минуту задумался. — А у Рэя будет ловушка?

— Нет, — сказал я. — Не будет.

— Если мяч прилетит к тебе, как ты его поймаешь?

— Ты поймаешь его за меня.

— А ты там будешь? — спросил он Анну. — На «отбеливателях»?

— Нет, — покачала она головой. — Только ты и Рэй. Это будет мальчишник.

— Рэй — не мальчик.

— Тогда вечер для мужчин, — улыбнулась она.

— Если я поймаю мяч, — пообещал он Анне, — я отдам его тебе.

Я не надевал бейсбольную перчатку больше пятидесяти лет. Я хотел купить Алану, если их еще выпускают, ловушку марки «Уилсон А2000». Такую перчатку носил я сам, как и большинство ребят, с которыми мы играли. Я обрадовался, увидев, что их выпускают до сих пор, хотя теперь их раскрашивали в аляповатые цвета — красный и голубой, оранжевый и фиолетовый. В магазине оказались только две перчатки на левую руку для полевых игроков, и ни одна из них не была «А2000». Но это не имело значения, потому что выяснилось, что Алан хочет перчатку ловца — черную как смоль с ярко-красным углублением, да еще и не на ту руку, — и переубедить его было невозможно. Я купил ему перчатку и банку теннисных мячей.

Следующий день, суббота, был теплым и солнечным. К полудню, по моему настоянию, мы отправились втроем в парк Виктория. Мне хотелось дать Алану возможность побросать мяч перед вечерней игрой. Просто чтобы привести его в подобающее настроение; я убедил себя, что у меня нет по отношению к нему никаких честолюбивых замыслов. Он нес свою перчатку, я — теннисные мячи, а Анна упаковала нам обед.

Мы играли в мяч на траве. Мы образовали треугольник, насколько возможно равнобедренный, и на вершине стоял я. Я бросил Алану теннисный мяч, изо всех сил стараясь попасть в его перчатку. Найдя мяч, он, можно так сказать, бросил его Анне, а она — мне. Анна действительно увлеклась игрой, она была ловкой и задорной. Ее подачи были хлесткими, а ловила она одинаково хорошо обеими руками. Она бегала и прыгала, хохотала. Я же был как деревянный, скованный и мрачный. Я не мог смотреть, как Алан надевает эту смехотворную перчатку не на ту руку. Казалось, что он до самой кисти сунул руку в большой круглый, рыхлый каравай черного хлеба. Он, конечно, ничего не умел. Каждый раз, когда он махал перчаткой навстречу мячу, она слетала. Он не знал, как подавать: изо всех сил пытался повторить движения — благоразумно взяв в качестве образца Анну, — но ни разу не поймал посланный ею мяч. Мы попытались изменить порядок действий — я бросал Анне, она — Алану, Алан — мне, но это не возымело никакого эффекта. В конце концов у меня лопнуло терпение. Наша игра продолжалась всего несколько минут. Алан приуныл, а вид Анны, с такой непринужденной легкостью бросавшей и ловившей мячи, совсем выбил его из колеи. Меня, признаться, тоже. Мы съели наш обед. Анна сфотографировала Алана и меня, стоящих плечом к плечу. Алан снял перчатку (в итоге он отказался взять ее на игру). Анна все-таки заставила его улыбнуться.