Когда Алан ушел в свою комнату, Анна повернулась ко мне и спросила:

— Ты можешь в это поверить?

— Могу поверить во что? Что ты предложила ему девушку? Или что он отказался?

— И в то, и в другое, — сказала она. — Если бы он захотел, я бы что-нибудь придумала. Ты бы мне подсказал.

— Я могу и не знать, — возразил я.

— Ну, я бы все равно это сделала. Придумала бы. Ты можешь в это поверить?

— Нет, — сказал я.

Алан мертв. Он умер накануне вечером, 30 сентября, около десяти часов. В двадцать один год. Или в двадцать два. Мы точно не знаем, сколько ему было лет. Мы с Анной были с ним. Он решил умереть, и мы ему в этом помогли.

Мы все продумали. Втроем. Алан мыслил ясно. Я был потрясен ясностью и остротой его мыслей. Он был спокоен, выговаривал слова в своей манере, к которой я привык и, передавая ее в своем отчете, даже полюбил. Он мыслил аналитически.

— Я как будто слушала тебя, — сказала Анна перед отъездом. — Так ты говорил в Айове, когда еще разговаривал, когда интересовался идеями, людьми. В твои лучшие времена, когда ты был живым и откровенным.

В конце — если быть точным, за несколько дней до конца — Алан утвердился, стал непоколебим в своем намерении. Мы ничего не могли сказать, ничего не могли сделать, разве что отказать ему в помощи, остановить его. (Не знаю, как бы он обошелся без нашей помощи.) Анна — она придерживалась своей позиции до самого конца — не хотела, чтобы он делал это, независимо от того, что могло случиться, если бы его забрали. Но когда пришло время, она помогла ему. Потому что — в этом нет никаких сомнений — она любила его и не хотела, чтобы он страдал. Я не придерживался никакой позиции. Мне не нравился ни один из возможных исходов, оба вызывали у меня возражения. («Возражения»? «Не нравился»?) Никакого выбора не было, это выбор от безвыходности, но я думаю — отчасти потому, что сам был готов умереть, — что Алан поступил правильно. Однако я не хотел, чтобы он страдал. И я постарался быть ему полезным.

Мы были рядом с ним. Анна вручила ему пилюлю. Налила в стакан воды. Выполнив эти обязанности, она стала палачом Алана, а я стал ее сообщником. Говорите что хотите, мы несем ответственность за его смерть. Я смотрел, как он умирает. Его голова лежала на коленях Анны.

Анна задумала сделать вечер тридцатого обычным и непримечательным, медленным, сонным и праздным, цепляясь за призрачную возможность того, что Алан забудет о том, какое сегодня число. Я подумал, что на следующее утро, если мы все переживем эту ночь, она будет умолять Высокого дать ей еще немного времени.