– Двойников изобрели на Миранде, – гордо сообщила Мариво. – Мы это сделали первыми.

Скелеты снова оделись плотью.

Над морем повисло тяжелое, гнетущее спокойствие. Зеркальная, без единой морщинки поверхность воды натянулась до предела; чудовищный вал закрыл полнеба – и все еще продолжал расти. Штиль закончился, подул резкий, пронзительный ветер.

Еще несколько томительных, звенящих от напряжения минут, и вал подкатился под “Атлантиду”, вскинул ее на свой гребень; следом за валом двигалась сплошная, от горизонта до горизонта, стена белой, безумной ярости – полосовой шквал. Члены экипажа стали инстинктивно двигаться друг к другу, сбиваться в маленькие кучки.

Глаза Гого возбужденно сверкали. Она закусила губу, откинула с лица прядь растрепавшейся косички, решительно шагнула к Андерхиллу, попыталась его обнять.

Андерхилл резко отстранился. Брезгливый взгляд тралмастера говорил красноречивее всяких слов:

– Ты всего лишь женщина.

Шквал ударил “Атлантиду” в борт, палуба наклонилась, а затем и вовсе исчезла с экрана.

Мариво мечтательно вздохнула, Гогетта сжала руку сестры, отпустила и стала хлопать в ладоши. Мариво последовала ее примеру.

В какой-то там далекой студии актеры поднялись с потертых кожаных кушеток и раскланялись.

Лицо Мариво стало холодной, бесстрастной маской. Дом, сестра, камин – все это заплыло дымкой, растворилось.

– Первые трупы выкинуло на берег через неделю.

– Что?

– С радиационными ожогами. Мы думали, что понимаем туземцев, – и ошиблись. Мы не знали, что трансформация затрагивает химизм их мозга. А может – просто психологию. Так или иначе, но предупредительные сигналы, отгонявшие их от передатчиков, не подействовали. Туземцы жались к башням, и не просто к башням, а прямо к реакторам.

Безумие, самоубийство. Возможно, излучение стимулировало их половой инстинкт. Или просто хотели погреться. Спросить не у кого.

Мариво зажмурилась и всхлипнула.

– И ведь мы ничего не могли сделать – ровно ничего. Грозы, ураганы, – о том, чтобы пробиться к башням, не было и речи. А вот передачи пробивались. И мы не могли их выключить – конструкторам и в голову не пришло, что такое вдруг потребуется. И все время, пока туземцы умирали, передатчики транслировали их мучения на все побережье. Ну и что, казалось бы, страшного, не хочешь – не подключайся. Но это было вроде как сломанный зуб во рту – язык все время его ощущает. Боль притягивает, гипнотизирует, и своя боль, и чужая. Лично я их слушала.