Вскоре Парк заметил ее. Но он не подходил к ней, пока ее спутник, разглядев, что она затащила его в логово врага, не начал выкидывать фортеля и скандалить со всеми в комнате. Хозяин попросил его уйти, он щелкнул пальцами в сторону Роуз, та выставила ему средний палец, и тогда он обозвал ее дрянью и вышел из дома. Она увидела Парка, он стоял рядом и изо всех сил делал вид, что никак не участвует в сцене, привлекшей всеобщее внимание. И она знала, что он еле удержался, чтобы не врезать этому придурку.

Очевидно, он был трудный человек. Неловкий, категоричный, упрямый, настороженный, неудобно ревностный, возможно вспыльчивый, задумчивый, эмоционально скованный. В нем было что-то от охотника. Из этого списка качеств каждое могло дисквалифицировать его как потенциального возлюбленного, а два в сочетании дисквалифицировали его на сто процентов. Не то чтоб она в принципе собиралась с ним переспать, но, если она хочет как-то вставить впечатление от этого человека в свое творчество, ей нужно было по крайней мере с ним заговорить.

Дурак ушел, нарушенное спокойствие восстановилось, кто-то сказал, что ей лучше остаться, пока не будет ясно, что этот дурак не затаился снаружи, или хотя бы не уходить без компании. Одна женщина предложила позвонить в службу охраны кампуса, но Роуз покачала головой, сказала, что еще побудет, подошла к Парку и протянула руку: «Я Роуз. Я таращилась на тебя как ненормальная на стадионе». Он взял ее руку. «Паркер Хаас. Да, я заметил. Меня это нервировало. Я ухожу. Хотите со мной?»

Она ушла с вечеринки и выяснила, что более-менее верно угадала его, за исключением того, что не учла его искреннюю честность, внимательность, великодушие, удивительные манеры, сухой юмор, разносторонние и глубокие знания, смелый ум и янтарные глаза, которые более чем компенсировали его обветренное, угловатое лицо и узкое телосложение. Они гуляли почти до утра, потом она привела его домой, она заснула, проснулась через пару часов и в первый раз занялась с ним любовью и потом, лежа рядом, пока его пальцы рисовали по одному крохотному кружочку вокруг каждого бугорка ее позвоночника, она представила себя в пустом пространстве, где она завывала, словно ее мать, по Паркеру Хаасу, с которым она познакомилась считаные часы назад. Она засмеялась, он спросил, что смешного, и она ответила: «Ничего». Через две недели они поехали в Рино и поженились.

Но это еще не все. Она и сама была непростой человек. Темпераментная и категоричная, воспитанная юристом и социальной активисткой, она мало о чем не имела собственного мнения. Мать ее умерла. Она потеряла интерес к видеоискусству, стала больше интересоваться поп-культурой и техническими компонентами видео. Парк переехал в Беркли. Призраки родителей мерещились ей везде в районе залива, и она устала изобретать новые обходные пути, чтобы не сталкиваться с воспоминаниями. Парк видел, как с каждым днем все сгущаются тучи в передовицах газет, часто слышал голос отца, подобно прорицанию Кассандры, звучавший в его голове, и философия уже не казалась ему такой полезной. Как ни странно, раньше эти сомнения у него не возникали. Роуз предложили работу в Лос-Анджелесе. Однажды в субботу на электричке в Сан-Франциско он увидел объявление о наборе в полицию и почувствовал внезапную физическую потребность приносить пользу. В тот же вечер он залез в Интернет и навел справки о лос-анджелесском полицейском управлении и управлении шерифа округа. И они переехали на юг. Вскоре его приняли в академию, а странные вспышки болезней, связанных с фатальной семейной бессонницей, коровьим бешенством и болезнью Крейтцфельдта-Якоба, о которых часто писали в последнее время, получили новое название: НСП. Парк окончил академию. Роуз попеременно то обожала, то ненавидела свою работу. Мир стал сложнее, страшнее. Кто-то из их знакомых заразился НСП и умер. Они думали о том, чтобы уехать из Лос-Анджелеса, но не знали куда. Роуз забеременела. А вскоре ей поставили диагноз.