— Думаю, насчет этого он прав. Могу я спросить, кто «он»?

— Парсифаль К. Афронзо-старший. Он думал, вы мертвы.

Я на секунду навострил уши. Я слышал Омаху, но на самом деле я различал странную мелодию жизни этого человека, сплетающейся с моей жизнью. Что-то такое, чего я раньше не слышал. Возможно, диссонанс превращался в ассонанс.

Я снова кивнул:

— Думаю, мир, возможно, стал еще загадочнее в последнее время.

Парк смотрел только на свой пистолет.

— Еще загадочнее, чем брак.

Я смотрел, как он смотрит на пистолет в руке.

— Я был женат очень недолго, когда был очень молод, и все-таки я знаю, что вы преувеличиваете.

Он, может быть, улыбнулся:

— Только чуть-чуть.

— Да, с этим я соглашусь.

Его палец подполз ближе к спусковому крючку.

— Что случилось? С миром? Почему никто не старается его исправить?

Мой пистолет был все еще опущен, но палец лежал на крючке.

— Наверное, потому, что никто не верит, будто еще можно что-то исправить. Людей растили в фатализме и насилии. Чувство беспомощности пронизывает взаимодействие обычного человека с миром. Люди хотят, чтобы мир был удобным и знакомым. Но они перестали думать о завтрашнем дне в каком-либо конкретном смысле. Они больше не верят в него. Потому что не хотят о нем думать. О том, как там будет трудно. Тем, кто останется.

Парк еще смотрел на пистолет.

— У меня нет шансов, да?

Я не мог знать, что он имеет в виду, поэтому ответил на ближайший вопрос:

— Нет. Если вы попытаетесь поднять пистолет, я выстрелю и убью вас. И долгий разговор, который у нас должен быть, тайны, которые мы должны раскрыть, — все погибнет. К моему большому сожалению.