А тот, что справа, вытащил из кармана незарегистрированный коммуникатор:

— Скажи: «Здравствуйте».

— Старк, не издевайся над парнем, — строго заметил коммуникатор.

— Извините, сэр.

Наемник поднес машинку ближе, и Крюгер разглядел на маленьком экране физиономию Двадцать Пять.

«Мог бы догадаться!»

— Здравствуй, Ян.

— Я знал, что тебе нельзя доверять.

— Замечание верное, но, к сожалению для тебя, запоздалое.

Двадцать Пять ответил без злорадства, скорее грустно. Ответил как человек, которому предстоит сделать нечто очень неприятное, нечто постыдное, позорное, но… но он это сделает.

— Как ты меня нашел?

— Вычислил, — выдержав короткую паузу, объяснил Двадцать Пять. — Я понимал, что ты отправишься на дело, оставалось угадать, на какое? Мы перелопатили кучу информации… не настоящей, разумеется, а так, обрывков. Шли по вашим следам, сопоставляли слухи, сплетни… В конце концов определили несколько точек, которые вы гарантированно ограбите в «день Сорок Два». Ты ведь не машинист, Ян, ты — оперативник. Я знал, что ты пойдешь на самое интересное и опасное дело, и распорядился контролировать Антверпен с его Алмазной биржей, ланданабадскую «Золотую милю» и роттердамские банки. Ты должен был появиться в одном из этих городов, и ты появился. А потом мои люди сделали так, что все сочли тебя мертвым. — Двадцать Пять улыбнулся и дружески добавил: — Даже Сорок Два.

«А значит, они не сменили убежище!»

А значит, в его голове есть ценная информация, и вопрос, который Крюгер задавал себе тогда, удирая от боевого вертолета, вновь стал актуальным.

«Готов ли я умереть за Сорок Два?»

«Нет, не так. Я умру в любом случае. Готов ли я принять ради Сорок Два муки?»

Страшно, страшно, страшно… Наемники невозмутимы, но их бесстрастность лишь усиливает страх. В армии Крюгеру доводилось видеть таких вот, невозмутимых парней. Молчаливые, необразованные, исполнительные. Когда они станут его распиливать, их лица по-прежнему не будут ничего выражать: работа есть работа.

— Ты хочешь добраться до Сорок Два.

— Это не главное, Ян, — мягко ответил Двадцать Пять.

— Неужели?