Мама поднимает на меня взгляд затуманенных глаз, и я понимаю, что она меня не узнаёт. Говорю:

– Мама, это я… – Затем добавляю: – Твоя дочь Мия.

«У нее порой бывают просветления, – вспоминаю я слова старшей медсестры. – Решение математических задач ее успокаивает. Спасибо за то, что это посоветовали».

Мама всматривается в мое лицо.

– Нет, – говорит она. Мама колеблется мгновение. – Мие семь лет.

После чего снова поворачивается к компьютеру и продолжает нажимать клавиши.

– Нужно еще раз построить демографическую кривую, – бормочет она. – Я покажу, что это единственный способ…

Я присаживаюсь на узкую койку. Наверное, это должно причинять боль (то, что мама помнит свои старые расчеты лучше, чем меня), но она уже так далеко – воздушный змей, кое-как держащийся за этот мир тонкой ниточкой одержимого стремления приглушить сияние земного небосвода, – что я не могу призвать ни гнев, ни сердечную боль.

Я знакома с тем, как работает мамино сознание, заточенное в мозге, который превратился в кусок швейцарского сыра. Мама не помнит то, что произошло вчера, неделю назад, и вообще почти ничего из последних нескольких десятилетий. Она не помнит мое лицо и имена двух моих мужей. Не помнит папины похороны. Я не показываю ей фото с выпускного вечера Эбби и видео свадьбы Томаса.

Остается только говорить о моей работе. Я не жду, что мама запомнит имена, упоминаемые мною, или поймет проблемы, над которыми я работаю. Я рассказываю о том, как трудно сканировать человеческое сознание, как сложно воспроизвести в кремнии вычисления, осуществляемые в органике, – надежды усовершенствовать хрупкий человеческий мозг, такие близкие и в то же время бесконечно далекие. Наш разговор представляет собой по большей части монолог. Маме уютно слышать поток технических терминов. Достаточно того, что она слушает и не торопится куда-то улететь.

Мама отрывается от своих расчетов.

– Какой сегодня день? – спрашивает она.

– Сегодня мой… Сегодня день рождения Мии, – отвечаю я.

– Мне бы надо повидаться с ней, – говорит мама. – Вот только закончу эту…

– Может, нам лучше вместе погулять на улице? – предлагаю я. – Мия любит бывать на солнце.

– Солнце… Оно слишком яркое… – бормочет мама. Она отрывает руки от клавиатуры. – Ну хорошо.

Кресло-каталка резво катится рядом со мной по коридорам, и вот мы уже на улице. Орущие дети носятся по просторной лужайке, словно возбужденные электроны, в то время как седовласые сморщенные обитатели пансионата сидят четкими группками, подобно атомным ядрам в вакууме. Считается, что общение с детьми благотворно влияет на состояние престарелых, поэтому в «Закате» стараются воссоздать костер, вокруг которого собиралось племя, посредством привезенных на автобусах школьников помладше.