– Многие склонны переоценивать планирование.
– Только не я. Я – дочь своего отца. Фрост, скажите, вы когда-нибудь были в Копенгагене?
Он озадаченно нахмурился.
– Нет. А что?
– У меня есть открытое предложение два года поработать в Университете Копенгагена. Преподавать.
– И сейчас вы обдумываете его?
– Я не знаю, о чем думаю, – призналась Фрэнки. – Я просто знаю, что не смогу жить так, как жила раньше. Я больше не буду вкладывать людям в голову ложь. Никогда.
– Это не означает, что нужно сбега́ть. Можете помогать людям жить с их прошлым, вместо того чтобы менять его. Разве это плохо?
– Нет. Вы правы, это не так уж плохо.
Фрост снова встал и положил руку ей на плечо.
– Думаю, вы заслужили смену обстановки. Преподавание в Копенгагене пошло бы вам на пользу, но я все равно надеюсь, что вы останетесь.
– Серьезно? А ради чего?
– Потому что Сан-Франциско достоин лучшего, – ответил Фрост. – У нас здесь уже есть лучшие виды, лучшая еда и лучшее все остальное. Нам еще нужны и лучшие люди.
Фрэнки улыбнулась.
– Очень мило с вашей стороны.
– Это правда, Фрэнки.
Инспектор пошел через парк, и она смотрела ему вслед, понимая, что у него есть то, чего нет у нее. Фрост Истон прочно стоит на ногах. Он знает, кто он такой и где его место; она же про себя такое сказать не может.
Фрэнки продолжала сидеть на скамейке. Впервые за долгое время ей некуда было идти и нечем было заняться. Она чувствовала себя как собственная пациентка, закончившая курс лечения и вдруг обнаружившая в своем сознании пустоту там, где было нечто ужасное. Ее пациенты смело встречали свои страхи, но обязательно спрашивали у нее, что им делать дальше.
И она отвечала им: самое трудное – это начать строить что-то новое.