– Нет.

– Почему?

– Потому что единственный, кто может понять меня, – это ты.

Фрост не знал, что сказать на это. Он многое хотел сказать ей, но говорить об этих вещах он не мог.

Дверь на патио открылась.

– Твоя кухня как новенькая, – объявил Дуэйн. – Еды осталось столько, что ты, братишка, продержишься до Рождества. Я еще взял на себя смелость выбросить в помойку то, что не следует пускать в пищу людям и кошкам.

Фрост улыбнулся.

– Спасибо.

– Пошли, Таб, у нас на эту ночь еще есть планы, – сказал Дуэйн. – Может, ты и на больничном, но нам с фургончиком надо работать.

Табби сжала руку Фроста и выпустила ее. Не оглядываясь, она пошла прочь. Братья вошли в дом, но Табби там уже не было, она вышла на улицу и оставила дверь открытой. В прихожей Дуэйн крепко обнял младшего. Сейчас, как и весь день, он так и лучился счастьем. Именно это и нравилось Фросту в брате.

– Кейти, наверное, сидит где-нибудь на небесах и чуть ли не пыжится от гордости за тебя, – сказал Дуэйн.

– Думаешь?

– Да. И я тоже.

– Спасибо, Дуэйн, – сказал Фрост.

Брат помахал ему на прощание. Помахал он и Шаку, который сидел на белом плиточном полу рядом с Фростом. Ступив на «Короля-льва» Херба, он посмотрел вниз и хмыкнул, а потом обернулся и сказал:

– Акуна матата[64], братишка!

Дождавшись, когда Дуэйн уйдет, Фрост закрыл дверь. Он ощутил страшную усталость. Дом казался тихим и опустевшим. Постояв в темноте с минуту, он пошел к двери на патио. Шак уже убежал на кухню, чтобы проверить, не оставил ли Дуэйн какое-нибудь лакомство в его миске. Наверняка оставил. Истон выходил в патио, когда услышал, как кто-то тихо скребется во входную дверь.

Удивленный, он вернулся в прихожую и открыл дверь. На крыльце стояла Табби, залитая светом фонаря.

– Дуэйн в машине, – сказала она.

– Ясно.