Когда все ушли, он еще какое-то время стоял на Грин-стрит. Деревья качали ветвями на декабрьском ветру. Многие обитатели соседних домов уже украсили свои окна к празднику. Это напомнило Фросту о том, как в детстве на Рождество он еще до восхода спускался вниз и заставал Кейти в гостиной; сложив ноги по-турецки и подперев подбородок ладонями, она сидела перед елкой и смотрела на мигающие огоньки гирлянды.

Господи, как он скучает по ней.

Фрост прошел в дом. Дуэйн и Табби суетились на кухне, убирая со стола, хотя Табби пока мало что могла: ее рука все еще была в бандаже. Он взял из холодильника новую бутылку пива и вышел на патио, откуда были видны огни города. Стоял, облокотившись на перила, когда услышал, как стеклянная дверь позади открылась и закрылась.

Это была Табби.

Она встала рядом с ним. Их локти соприкасались. Они долго молчали в холодной ночи, очарованные Сан-Франциско. Потом Фрост предложил Табби свое пиво. Сегодня у него было на удивление легкое и хорошее настроение.

– Хочешь?

– Не могу. Ты же знаешь, ранение. Я все еще на лекарствах.

– Ах да, это же я подстрелил тебя.

– Чуть-чуть, – с усмешкой сказала Табби.

– Извини.

– Ну ты еще и спас мне жизнь. Так что за это очко.

– Спасибо.

Они опять замолчали, но молчание было легким, не напряженным.

– Ты скоро выйдешь на работу? – спросил Фрост.

– Нет, не скоро. Шеф с одной рукой никому на кухне не нужен.

– Это точно.

Табби развернулась и привалилась к перилам спиной. Фрост последовал ее примеру. Она закрыла свои зеленые глаза; на ее губах играла спокойная улыбка, голова была поднята к звездному нему. При дневном свете в ней всегда присутствовала некая магия, а сейчас, ночью, она была самим совершенством.

Фрост думал о вещах, думать о которых ему было нельзя.

– Значит, ты и Дуэйн.

– Да, я и Дуэйн.