– Это преувеличение. Я жив, хотя все мы знавали лучшие времена, не правда ли?

Клара кивнула:

– Не хотите ли зайти? Выпили бы хоть чашечку кофе!

– Если не доставлю вам лишних хлопот и вы составите мне компанию, то, пожалуй, не откажусь.

Она открыла дверь и жестом пригласила его заходить.

– Уж простите мой беспорядок, – сказала она, возвращаясь из кухни после того, как поставила на плиту чайник.

Гость стоял к ней спиной, разглядывая многочисленные безделушки в серванте. Она предложила ему сесть на диван и сама села в кресло, поспешно бросив на ручку начатое вязанье, чтобы закрыть протертую на ней дырку.

– Такая неожиданность снова встретить вас после стольких лет! – сказала Клара, почтительно глядя ему в лицо.

Эрхард Хауссер молча улыбнулся. Ему было уже за шестьдесят, однако, несмотря на поредевшие волосы и морщины, он выглядел бодрым и подтянутым. Черные как уголь глаза еще глубже ушли в глазницы и, как всегда, смотрели настороженно.

– Вы хорошо сохранились. По-прежнему полны сил.

– Спасибо, Клара. И вы тоже, – быстро добавил он только из вежливости, хотя видел, что она согнулась и одряхлела.

– Что же вы делали все это время, если не секрет?

– Да так, что придется. В основном старался как-то выжить в новой Германии. Хотя после чертова воссоединения прошло уже двадцать пять лет, для меня она так и осталась новой, и, наверное, я к ней уже никогда и не привыкну.

Клара сочувственно покачала головой:

– Да уж, ничего хорошего это воссоединение не принесло. Политики нам тогда чего только не обещали, а вон что получилось: безработица, насилие и рост преступности. Я вот после наступления темноты не решаюсь даже выйти на улицу. – Тут Клара облизала губы, очевидно готовясь задать вопрос, который вертелся у нее на языке. – Думаю, что для вас это время было особенно трудным, ведь вы работали в органах госбезопасности. Поди, многие к этому плохо относились?

Он покачал головой:

– Правосудие победителей – так это, кажется, называется. Нас преследовали чуть ли не более рьяно, чем нацистов после Нюрнбергского трибунала. С этим клеймом любая работа поприличнее была для нас закрыта. Приходилось хвататься за самую паршивую работенку с самой ничтожной зарплатой. И даже она стала недоступна, когда сюда понаехали всякие чучмеки и поляки, которым платить можно было еще меньше; тогда и вовсе пришлось садиться на социальное пособие.

– Где же тут справедливость! Разве так можно!