– Не понимаю, какое это имеет ко мне отношение. Как я уже сказал, я охотно готов выплатить вам гонорар за добытые документы, потому что мне не хотелось бы, чтобы они попали в чужие руки.

– Колебания, – перебил его Томас, указывая на обезображенную руку Фердинанда Месмера. – Как, например, у пиромана, который жалеет о том, что устроил пожар, и готов сделать все, что угодно, чтобы его потушить. Вы тоже пожалели? Пожалели, что хотели сжечь свою семью? Что хотели убить себя и родного сына?

Фердинанд Месмер взглянул на покалеченную руку со сросшимися пальцами, которые сделали из нее подобие копыта.

– Могу вас заверить, что в тот вечер я ни секунды не колебался, и даже напротив.

– Вот как? Только одного не понимаю: почему тогда ваше письмо могло так сильно повлиять на Якоба столько лет спустя?

– Это письмо должно было напомнить Якобу, что он передо мной в долгу.

– В долгу – за что? За то, что вы не дали ему погибнуть в пожаре, который сами же устроили? – Томас посмотрел на Месмера и покачал головой.

– Вы все перевернули с ног на голову, – ответил тот. – Я не устраивал никаких пожаров.

– Но почему же тогда…

– Поджог устроил Якоб.

Томас в изумлении смотрел на Фердинанда Месмера:

– Так это письмо…

– …Написал Якоб. Это его письмо.

Томас уже не знал, что и думать.

– Мне надоело слушать ваше вранье. С меня хватит и прежнего.

– Я никогда вам не врал, Томас. Я не сообщал какую-то информацию, которую считал лишней, но только для того, чтобы оградить свою частную жизнь и частную жизнь своей семьи.

– Так почему же тогда Якоб решил покончить с собой?

– Честное слово, не знаю. Возможно, причина в том, о чем вы говорили: мужчины ищут в этом выход из безнадежной ситуации.

– Я сказал это не для того, чтобы вы повторяли мои слова.