— Тс-с-с, — шепчет он мне в волосы. — Не разбуди Генри.

Я отчаянно пытаюсь оторвать его руки от себя, но он слишком силен. Я чувствую, как ухожу, окруженная тенями прошлого, когда ощущала его руки на шее во время наших с ним игр. Однако он никогда не сжимал их так сильно. Я никогда не была настолько близка к полной темноте.

Я чувствую под собой стул, на котором сидела утром, когда завтракала здесь, на этой кухне. С краю все так же стоит посуда: две тарелки с крошками от тоста; чашка, на дне которой еще осталось на палец холодного чая; покрытый отпечатками пальцев стакан с остатками яблочного сока. Неужели это будет последнее, что я увижу в своей жизни?

Мне не удается оторвать его пальцы от своей шеи, и тогда я прекращаю сопротивление и начинаю шарить вокруг в поисках чего-нибудь, чем я могла бы отогнать его. С каждым разом все трудней наполнять легкие воздухом. Я отключаюсь, я это чувствую, мне осталось совсем недолго. Кухню, на которой я каждый вечер сижу вместе с Генри и слушаю про то, как прошел его день, заволакивает туман боли, смешанной со страхом. Генри… Моя рука падает на стол, я вслепую пытаюсь схватить что-нибудь, чем я смогу ударить Сэма и оглушить или, по крайней мере, заставлю отпустить меня, но там ничего нет, я лишь хватаю воздух.

— Ш-ш-ш, — снова шепчет Сэм, его губы теперь нежно ласкают мое ухо.

Я пытаюсь произнести «пожалуйста», но ничего не получается, он все равно на меня не смотрит, он погружен в свой мир, в котором нет ничего плохого в том, что он со мной делает, как в одной из наших игр; он просто показывает мне свою любовь.

— Все хорошо, Луиза, сиди тихо, ш-ш-ш…

Но я слишком долго сидела тихо. Слишком долго притворялась, что ничего не происходит, представляя последние несколько лет нашей совместной жизни в ярком свете. Как только крышка буфета начинает сливаться с потолком и на меня опускается чернота, мне больше неважно, проснется ли Генри. Важно остаться в живых. Собрав последние силы, я начинаю брыкаться, но ничего не происходит. Я лишь пинаю воздух. Повторяю попытку, и на этот раз ступней задеваю ножку стула. Я цепляю стопой под сиденьем и дергаю ногой изо всех сил. Со страшным грохотом стул падает на пол.

Хватка у меня на шее ослабевает, и, по мере того, как лицо Сэма начинает вновь фокусироваться у меня перед глазами, я вижу, что он в панике. На несколько секунд мы зависаем во времени, а потом из спальни раздается тоненький голосок:

— Мамочка?

Собрав все, что во мне еще осталось, я вскакиваю со стула, отталкивая от себя Сэма. У меня возникает ощущение, что его руки повисают, как плети; тем временем я бегу в комнату к Генри, захлопываю за собой дверь и падаю на пол к ней спиной, поджав колени к груди.