Завернутый в полиэтилен пакет выглядел так, как в тот вечер после визита жандармов, когда я спрятал его сюда. Я не упомянул о нем ни французской, ни английской полиции — упущение, которое никак не могло служить предметом моей гордости. Однако, учитывая все остальное, рассказать о наркотике значило бы вызвать ненужные осложнения. Даже если бы мне поверили, что я не знал, что хранилось в машине Жюля, меня бы строго спросили, почему я оставил пакет у себя.

А я и сам не знал почему.

В то время кладовая казалась хорошим тайником, но я не предполагал, что пакет будет храниться здесь так долго. С тех пор не проходило ни дня, чтобы я не беспокоился, что его найдут, кладовую обыщут или вычистят. Оказалось, что тревожиться не следовало.

Матильда сохранила мой секрет, как я сохранил ее.

Весть об убийстве Луи и смерти Греттен возмутила жителей города. Но если факты стали вскоре широко известны, никто не знал, что за ними стояло. В тот вечер после стрельбы, прежде чем я отправился вызывать полицию и «скорую помощь», Матильда умоляла меня никому не сообщать, что она мать Греттен.

— Обещайте! — упрашивала она с искаженным от горя лицом. — Обещайте, что никому не расскажете.

Я не хотел ее слушать, не понимал, чего можно добиться молчанием. И мне претила мысль, что я буду защищать Арно. Но Матильда стиснула мне руку, ее серые глаза горели огнем.

— Не ради меня, ради Мишеля! Пожалуйста!

И наконец я понял: все, что она делала, она делала ради детей. Ее сыну будет и без того нелегко расти, если на его матери и деде печать убийц. Так зачем же ему нести на себе еще худшее клеймо? Я не мог судить Матильду за то, что она хочет его избавить от этого. И подумал, что для ее скрытности существует иная причина. Если всплывет правда о происхождении Греттен, начнут задавать вопросы и о Мишеле. Матильда сказала, что Мишель — сын Луи, но у меня не было уверенности, что она захотела бы подвергнуть свое утверждение проверке.

Есть такие камни, которые лучше оставить там, где они лежат.

Поэтому я держал язык за зубами и не открыл секрет Матильды. Единственным человеком, который мог бы пролить свет на мутную историю фермы, был Жорж. Я задавался вопросом: как много знает старый свинарь? Но даже полиции не удалось пробить брешь в его равнодушии. Он вел себя так, словно все годы работы на ферме ничего не видел, ничего не слышал и ничего не знал. И единственный раз проявил эмоции, спросив:

— Что будет со свиньями?

А узнав, что их уничтожат, расстроился и расплакался.

После всего, что случилось, я решил, что ферма не преподнесет новых открытий, она исчерпала свою способность удивлять. Однако ошибся. Арно не оспаривал выдвинутых против него обвинений, и его рассказ полностью соответствовал тому, что говорила Матильда. Кроме одного: он заявил, будто сам убил Луи.