Чтобы согреться, Зубов сначала прыгал, потом сделал небольшую пробежку из угла в угол, стараясь держаться подальше от каталки и от гроба. Простуда еще не прошла, болело горло, нос был заложен. Прыгать и бегать в таком состоянии оказалось не очень приятно, тем более в этом помещении было довольно душно, несмотря на лютый холод, и нестерпимо воняло формалином.
«Главное, не паниковать и двигаться, двигаться. Температура здесь низкая, но плюсовая. Холодильники там, за дверцами, а тут просто прохладно. Ничего страшного. Она сейчас вернется».
Иван Анатольевич огляделся. Единственное, что связывало его сейчас с внешним миром, так сказать, с миром живых, было маленькое вентиляционное отверстие, высоко, под самым потолком. Квадратик, забранный решеткой.
– Ой, мороз, мороз, не морозь меня, – тихо пропел Зубов.
Голос у него был сиплый, звучал одиноко и жалко.
– Эй, доктор Раушнинг, я подам на вас в суд! – крикнул он, подняв голову к решетке.
От крика сильно запершило в горле, Иван Анатольевич закашлялся. Полез в сумку, но вспомнил, что телефона у него так и нет. Он собирался купить его как раз сегодня, сразу после визита сюда.
Кашель никак не прекращался, в горле сильно першило. Брызнули слезы, и закружилась голова. Ивану Анатольевичу захотелось присесть куда-нибудь, но кроме двух каталок, с трупом и с гробом, никакой мебели не было.
Взглянув на часы, он обнаружил, что доктор отсутствует уже минут двадцать, не меньше.
Когда он перестал наконец кашлять, в помещении повисла жуткая тишина. А в следующее мгновение погас свет.
* * *
Михаил Владимирович редко читал газеты, а после октябрьского переворота и вовсе не брал их в руки. О том, что 30 августа какая-то женщина стреляла в Ленина, он узнал от своего сына Андрюши.
Вечером 1 сентября Андрюша шлепнул на стол стопку большевистской прессы.
– Папа, читай!
– Что? «Правду» и «Известия»?
– Не хмыкай! Читай!
Михаил Владимирович подчинился.