Держа ружье, как палку, женщина сидела на лавочке у магазина, нервно стучала зубами.

— Да не трясись ты! — грубовато успокоил сторож, отбирая берданку. — Их уж и след простыл. Тебе-то что — тряпье наживное, а человека нет. Сколь их было?

— Не знаю, дедушка, перепутала все! Мне бы домой, я тут близко живу!

— Пустое говоришь! Приедут, допрос снимут — тогда пойдешь. Мне, что ль, говорить — я одни твои дрожалки и видел! Ах, елки зеленые!.. Сама-то откуда шла?

— Из театра, дедушка, — беспокойно шуршала плащом женщина. — До Обуховской доехала на такси, а дальше дороги нет. Пешком пошла...

— Театр! — сердито передразнил старик. — Сидела бы дома и ладно бы было! Что сняли-то?

— Пальто, часы, платье — все! — всхлипнула женщина. — Лакировки с ног — и те сняли.

— Ай босая? — удивился старик, только сейчас заметив, что женщина разута. — Ну, стервецы! И ведь все одно тюрьмы не минуют.

Издали, вырастая в размерах, замаячила золотая точка, отчетливо донесся шум мотора.

— Едут!

Сторож проворно соскочил с лавки, выбежал на дорогу, размахивая рукой.

— Стой, стой, здеся!

Не заглушая мотора, крытый автобус остановился. Из кабины выпрыгнул Чугаев.

— Что, отец?

— Здеся она, говорю, грабленая-то! — Сторож энергично замахал рукой. — Девка, сюда давай, сюда!

Начальник уголовного розыска, коротко переговорив со сторожем, оставил с ним одного из сотрудников.

Машина тронулась дальше. Сидящая рядом с Чугаевым женщина мелко дрожала, вся подавшись вперед, невпопад отвечала на вопросы. Ощупывая лучами фар выбоины, машина свернула за угол, осторожно перебралась через ветхий мостик.

Женщина откинулась на теплую спинку сиденья, судорожно выдохнула:

— Вот!..

Александров лежал чуть в стороне от дороги, раскинув руки. В полуметре от него козырьком вниз, словно заботливо отложенная, лежала фуражка с красным околышем.