Ждали гостей. Стол был накрыт. Вырываясь из-за белых облаков, солнце заглядывало в отпотевшие окна нового рубленого дома, огороженного палисадником с молодыми кленами. Николай Стратонович Терентьев прошелся по комнате, остановился у этажерки, взял тетрадь со стихами и, прочитав первое четверостишье, спросил у жены:

— Ну как, Лидочка, нравится?

— Так себе, — равнодушно ответила Лидия, не глядя на мужа.

— Эх, Лида-обида, — вздохнув, сказал Терентьев. — Не берет тебя за живое пейзаж. Да ты послушай дальше!

Не успела Лидия ответить улыбающемуся мужу, дверь распахнулась, и в дом вбежала запыхавшаяся щупленькая старушка.

— Николай Стратонович! Батюшка ты наш! Оголили… Днем оголили! Ироды проклятые! Помоги, будь добрый…

— Успокойтесь, Галина Селиверстовна. Объясните толком, что стряслось. Деньги у вас украли, что ли? В карман залезли?

— Не-ет. Дом оголили, ироды проклятые… Чтоб они подохли!

— Вещи выкрали у вас?

— Ага.

— Давно?

— Сегодня.

— Во сколько примерно?

— Не знаю, батюшка. С утра дома-то не бывала.

— Соседи кого-нибудь видели? Может, кто заходил во двор?

— Ванька Волков, сказывают, вертелся у дому-то. На разъезде Малышкино живет.

— Какой он? Молодой или старый? Высокий или низкий? Черный или белый? Во что одет?

— Не скажу, батюшка, не видела сама-то, а расспросить толку не хватило с расстройства. Да и торопилась к тебе.