— Если он чует измену, сынок…
Мехман подсказал:
— Или обман…
— Если бы родник имел голос, он и то заявил бы, что не хочет видеть себя замутненным, сынок.
— А если черная рука взбаламутит прозрачную воду…
— Мы ведь немало видели на своем веку, — сказала задумчиво Шехла-ханум, склонив голову. — Правда, сейчас другие времена, сейчас у власти пролетарии, бедняки. Но мы и теперь, благодаря аллаху, сыты. Мы никогда не жадничали и не брали чужого… А что касается этих часов, сынок, то я сама привезла их. О чем же ты споришь?
— Но к чему же тогда вся эта комедия? — удивился Мехман.
— Мы условились с мамой испытать тебя, — сказала Зулейха. — Захочешь ли ты сделать мне подарок…
Она уже уловила намерения матери и резко изменила тон.
— Почему же ты так волновалась, Зулейха, краснела, бледнела?
— Потому… потому… что моя любовь к тебе разбивается вдребезги о стену твоего равнодушия. У меня сердце разрывается…
Мехман опустился на стул и провел рукой по лбу, как будто отгоняя дурное видение.
— Если это так… Если это только так, Зулейха!..
— А что же еще может быть? — голос жены звучал так невинно, так нежно…
— Ты не обижайся на меня, Зулейха, но я подумал, что часы…
— У меня один сын и одна дочь, — сказала Шехлаханум, выступив вперед. Я одинаково люблю вас обоих…
Но Мехмая перебил ее и продолжал, обращаясь к жене:
— Меня расстроило, что ты, как мне показалось, слишком жадно смотришь на эту золотую вещицу, что она заняла слишком много места в твоем воображения. И потом я подумал… Ну не будем больше об этом говорить. Ты ведь знаешь, Зулейха, я хочу, чтобы мы были чисты во всех наших делах и помыслах. Ты ведь знаешь мои желания, мои планы.
— Мы тоже никогда не согласимся, чтобы желания твои и надежды потерпели крушение, — почти пропела Шехла-ханум.
— Конечно! Никогда! — поддержала ее Зулейха. И вдруг ощутила мучительную боль в сердце. Ни в мечтах Мехмана, ни в его планах она не видела места для себя, не видела желания сделать ее жизнь более удобной, более богатой и приятной. Не в силах сдерживаться больше, Зулейха зарыдала.