— Об отце плохо не говорят. Родителей не выбирают. Но я, можно сказать, инкубаторская, — Дарья Николаевна улыбается и становится совсем юной, хотя и без улыбки выглядит она от силы лет на тридцать.

Общие со старшей сестрой у нее разве что цвет глаз — небесной голубизны, да волевой резко очерченный подбородок. Зато во всем остальном... Настасия Николаевна располнела и чувствуется давно уже махнула рукой на это прискорбное обстоятельство. Несмотря на жару, приехала она в Москву в строгом темном костюме — такие носили сельские учительницы и работники госучреждений тридцатых годов. Дарья Николаевна — ее невольно хочется назвать просто Дашей — стройная, словно семнадцатилетняя девушка. Прическа — только что из «Чародейки», костюм и туфли — явно из «Березки». Не удивлюсь, если она по часу в день терзает себя аэробикой. Все же утомительная служба — быть женой ведущего актера областного театра да еще с таким амплуа — герой-любовник!

— Не знаю, как Федя жил. Ледяной дом и главный лорд-хранитель Николай Федорович. Не помню, чтобы он для нас на улыбку расщедрился. Может, все на Федю расходовал, а может, весь лимит на родственную теплоту раньше израсходовал. Хотя рассказывали — что и мать он особой лаской не баловал. Зато с чужими людьми — сама предупредительность, вежливость, благорасположение. Откуда что бралось! Прямо два разных человека. Помните, новеллу Стивенсона о докторе Хайде и мистере Джейкиле? Зачем я все это рассказываю? У вас профессия такая: на каждом шагу встречаете людей, которые совсем не те, за кого себя выдают. А я таких, как отец, и не видела...

— Ну уж так и не видели! Муж артист, видимо, друзья дома тоже играют на сцене. Как это говорили в старину. Лицедеи...

— Но это же профессия!

Что возразишь? Только где нынче граница между профессионалами и любителями? Как наши хоккеисты прославленных канадцев под орех разделывали! Где вы, аристократы уголовного мира: щипачи, домушники, медвежатники? А только разве легче, что твою квартиру обчистил решивший хлебнуть романтики пацан?

Такие-то невеселые размышления. Странно устроен мир. Николай Федорович Ильин копил всю жизнь марки, именно копил, а не коллекционировал. Ловчил, чтобы в его кляссеры с бронзовой подковой на обложке попало все выпущенное в стране — и номерные блоки, и малые листы, и все разновидности, и сувенирные листки — неровен час, снова войдут в моду. Порой эти бесчисленные кляссеры представляются мне маленькими тюрьмами с томящимися в них пленниками, прихлопнутыми подковой, словно чугунным замком. Теперь, закончив жизненный путь, отдал он сооруженный концлагерь на разграбление. Но разве будет лучше, если все это богатство разлетится по белу свету, по сотням рук?