— Я по тому самому делу, товарищ прокурор.

— Я не прокурор, а следователь и прошу говорить яснее.

По лицу Зубаркина Колесников понял — пьяница пришел, чтобы сказать правду. Наверно, впервые Колесников поймал себя на том, что не хочет слышать от Зубаркина правды, что боится этой правды, хотя именно за ней приехал в Алферовку. Это странно было сознавать, но ничего изменить он уже не мог. Заставить себя радоваться неожиданному успеху было так же невозможно, как и вернуть беспристрастное, трезво-служебное отношение к этому проклятому делу.

Раздражение следователя можно было понять по-разному. Зубаркин понял по-своему: следователь сердится за ложь на первом допросе.

— Я того... Хочу, чтоб все по закону.

— Яснее! Ничего не понимаю.

— Про того, кто убил, скажу.

— Давно пора, — спокойно сказал Колесников.

Зубаркин сгорбился, вытянул шею.

— Алешка Кожарин Лавруху убил.

Колесников молчал. Тимоха говорил правду, а что делать теперь с этой правдой, никто подсказать не мог.

— С чего вдруг Кожарин? Чем ему Чубасов насолил?

— А ничем. Со злости. Взял и убил. Он кого хошь убьет.

— Как это, кого хошь? Вы уж если обвиняете человека, то выражайтесь яснее. Он что, побил кого до этого?

— Как же не побил? Ефима Паленого до полусмерти забил. Ребята тут раз гуляли, поразбрасывал кого куда. Его вся деревня боится.

— Что ж на него управы нет? Почему в милицию не жаловались?

— Пожалуйся на него, у него дружков полная деревня.

— Вы какую-то ерунду говорите. То его вся деревня боится, то вся деревня в дружках ходит.

— А потому и ходит, что боится.

— Ничего не понимаю. Вы сами видели, как Кожарин убил Чубасова?