— Это ее родителей Чубасов вешал?

Шуляков сразу же ухватился за подсказку.

— Точно! За них я и рассчитался. Это вы ловко сообразили!

— Вот так похоже на правду. С этого и нужно было начинать, — сказал Колесников, придвигая к себе чистый бланк протокола. — Рассказывайте. Подробно. Как задумали убить, как подкупали свидетелей, все рассказывайте, а я буду записывать.

— Пишите... Значит, дело было так. — Шуляков повернул лампу, чтобы свет не бил в глаза, и уставился в зеленое стекло. — Приехал, значит, этот гад, а я про него еще когда слышал... пацаном был. Приехал, гуляет с Тимохой, а народ прямо воет. И Алена не в себе: родителей вспоминает, на улицу не выходит, боится с тем гадом встретиться. Можно такое терпеть?

— Продолжайте.

— Ладно. Терплю, значит, день, другой терплю. Переживать особо некогда, все в разъездах, но нет-нет вспомню. И до того злость берет, тут бы его и пришиб. Я его по-честному предупреждал. Уезжай, говорю, к такой-то матери, а не то убью. Это и люди слышали, свидетели есть. Раз предупредил, другой, а он, гад, жаловаться пошел. К участковому. Ладно. Приходит этот самый участковый, просит того гада не трогать, поскольку он грозился в область нажаловаться. А я ему так и сказал: «Не уедет — убью, а там пусть жалуется». Можете спросить, участковый — свидетель. Спросите?

— Спрошу.

— Ладно. Потом еду я, вроде в Заболотье.

— Что значит «вроде»?

— Договорился с другим шофером, чтоб он меня в Середкине подменил.

— Где это Середкино?

— Сороковой километр.

— Продолжайте.

— Так и вышло. Подменил он и заместо меня в Заболотье поехал. Вроде бы я. Соображаете?

— А вас что, в Заболотье никто в лицо не знает?

— Есть, которые знают, так им по пол-литра.

— Дальше.

— Вернулся я, значит, в Алферовку. Иду к продмагу. А они с Тимохой сидят, водку жрут... Ладно. Подхожу и даю ему ломом по кумполу.

Шуляков замолчал и перевел глаза на следователя.