— Я вас слушаю.

В полумраке коридора эта высокая, полная женщина показалась Сурину молодой и красивой. Но сейчас, чем дольше он смотрел на нее, тем она становилась старей и уродливей. Лицо ее было чем-то раскрашено во все оттенки здорового цвета. Тонкие кукольные брови были нарисованы чуть ли не по середине лба. Стойкий запах духов, пудры, помады окружал женщину невидимым облаком.

— Я хотел бы побеседовать с вашим сыном.

— Это довольно трудно сделать. Владислава нет в Ленинграде.

— А где он?

— Уехал на Кольский полуостров с геологической экспедицией.

— Давно?

— Двадцать шестого апреля.

— Двадцать шестого?

— Да.

— Ваш сын по образованию геолог?

— Нет, это его отец устроил в экспедицию. У мальчика еще не определились интересы.

— Он что, окончил десятилетку?

— Почти… Видите ли, у Владислава слабые легкие, и ему пришлось уйти из девятого класса.

— Чем же он занимался эти годы?

— Что значит «чем»? В Ленинграде, слава богу, есть чем заняться молодому, красивому человеку. У него много знакомых.

— Все это довольно неопределенно.

— Более определенно я вам ничего сказать не могу. Я не считаю себя вправе вторгаться в личную жизнь сына. Каждая мать должна обладать известным тактом.

Сурин задавал вопросы, сам понимая их никчемность. Кастальский уехал из города накануне происшествия. Старая фотография не представляла больше никакого интереса для расследования убийства на Мойке. И в то же время внутреннее побуждение разведчика заставляло его все внимательнее вслушиваться в ответы этой размалеванной барыньки.