В эту минуту на сцене Саттон, со склянкою в руке, читал монолог:
– А если яд монах мне дал коварно, Чтобы убить меня, боясь бесчестья, Когда б открылось, что меня с Ромео Уж обвенчал он раньше, чем с Парисом?Саттон слегка дрожал и дышал ртом часто и неглубоко, напоминая этим пса, долго бегавшего на жаре. Не хватало только вываленного языка.
Зрителям было незаметно, но Генри, который за кулисой находился в трех шагах, видел, что с Джозефом неладно. Отметил он также обильные капли пота, проступившие сквозь грим и грозящие вот-вот все испортить. Саттон, понимая это, старался держать руку так, чтобы манжетой платья в любой момент прикрыть лицо, если потечет грим.
– Очнусь я раньше, чем придет Ромео Освободить меня? Вот это – страшно! Тогда могу я задохнуться в склепе…Голос Джозефа сорвался, он с трудом справился с дрожащими губами. В зале раздались одиночные хлопки, публике нравилась игра актера.
Сам Джозеф беспомощно оглянулся, ища Генри. Их взгляды встретились, и Рэй с удивлением увидел в его глазах страх и мольбу. Это уже была не игра. Генри жестом показал, что понял, и изобразил на пальцах песочные часы, призывая продержаться еще немного, до конца сцены.
Джозеф собрался с силами и продолжил. Голос его зазвучал бодрее, казалось, что неожиданная дурнота прошла.
– Что если я от ужаса, проснувшись, Сойду с ума во тьме и буду дико Играть костями предков погребенных, И вырву я из савана Тибальта, И в исступленьи прадедовской костью, Как палицей, свой череп размозжу? Мой бог! Тибальта призрак здесь – он ждет