Горин правильно рассчитал удар. На мало-мальски смелого такой прием не произвел бы никакого впечатления. Но Кабелко был трус, и его мелкая душонка завистливого и жадного себялюбца сразу же юркнула в пятки.

«Отказался дать показания»,— повторил про себя Кабелко. Ему послышалось, что в этой стереотипной фразе выражается его враждебность к советской власти, нежелание считаться с нею. О, это слишком страшно. Он не хочет ссориться ни с советской властью, ни с законом, особенно когда они говорят с ним через таких людей, как этот следователь. Ведь он ничего плохого не сделал. Он лично ничего не сделал. Делали другие. Правда, он этим людям оказал кое-какие услуги, но ведь не по своему желанию. Это они его заставили. Он сам никогда не стал бы делать ничего такого, что могло привлечь внимание этого всезнающего следователя.

— Значит, от дачи показаний отказываетесь?— чуть повысил голос Горин.

— Нет, зачем же,— забормотал Кабелко и вдруг, жалко улыбнувшись, спросил:— Вы меня не посадите, если я расскажу вам все, что знаю?

— Мы арестуем только в крайней необходимости.

В данном случае много зависит от вас. Вернее, от того, насколько вы будете чистосердечны.

Полозов с нетерпением взглянул на часы. Допрос явно затягивался. Кабелко молчал, видимо, не решаясь начать признание и боясь отказаться от показаний. И, словно помогая перепуганному парню обрести храбрость, Горин добродушным тоном спросил его:

— Зачем вам понадобились аристократические предки? Ведь ваш отец и сейчас портняжит в Минске.

— Да, с этого-то все и началось,— облегченно, словно переступив порог, заговорил Кабелко.— Имел такую глупость сказать одной легковерной гражданке, что, мол, я не из простых. Тут и понесло.

— Что, неприятности были?— улыбнулся Горин.

— У меня нет,— ответил Кабелко.— Отец в письме спрашивал, не натворил ли я чего, а то, мол, у него интересуются, кто были его папа и мама.

— Ясно,— расхохотался Горин.— Здесь аукнулось, а там откликнулось. Но это не страшно. Никто в ваше графское происхождение не поверил.

— Вы не поверили, а другие поверили,— запинаясь, проговорил Кабелко.

— Когда это случилось?

— Еще в конце августа,— негромко ответил Кабелко. Он пошарил в карманах и, ничего не найдя там, кроме платка, начал нервно теребить его.— Ко мне, сюда в багажку, пришел человек по фамилии Парфенов и сказал, что знал моего отца графа Кабелко.

— Врал,— перебил Горин.— Тот Кабелко, которого расстреляли за участие в диверсии в двадцать пятом, никакой не граф. Обычный варшавский сутенер, до революции прапорщик царской армии.