— Еще ложечки. Серебряные… Мы их подаем только гостям, — подчеркнула старуха.

— Хорошо, а что еще? Вспомните-ка!

— Что мне вспоминать! Больше ничего не было…

— Тетя Настя, — спросила Вера Николаевна, — не было ли там еще какой-нибудь мелочи?

— Что-нибудь пропало? Такого в нашем доме быть не может, — уверенно сказала старуха.

— Вы правы, такого быть не должно, — заявил Усов и вопросительно посмотрел на Рожкова, который тем временем вернулся. От меня не укрылось, что Рожков сделал едва заметное движение рукой. Усов сказал старухе, что она больше не нужна.

— Товарищ начальник, все-таки я бы хотела знать, почему вы меня сюда позвали? Уж не думаете ли вы, что я что-то украла? — раздраженно спросила она.

— Ничего такого я не сказал, — строго, без обычной приветливости ответил Усов. — Идите, мать, к себе и помните, как говорят: много будешь знать, скоро состаришься…

Тетка Настя что-то проворчала и исчезла за дверью.

— Вы предполагаете, что пряжку взяла она? А товарищ Рожков… он, наверное, проводил обыск на кухне? — вступил в разговор Шервиц.

— Угадали, но это было только начало… — не моргнув, засмеялся Усов. Рожков тихо спросил своего шефа есть ли смысл продолжать обыск?

— Смысл-то есть, вот только результата нет, — сказал начальник. — Эту пряжку легко спрятать и трудно найти. Одно ясно: ее владельцу придется купить новый ремень… — Усов вернулся к своему прежнему спокойному тону.

— Если, конечно, у него нет дома другого, — добавил Шервиц.

Я удивился, почему Усов так быстро прекратил следствие, но вскоре понял, что сама по себе пряжка значила куда меньше, чем тот факт, что она кого-то в доме заинтересовала. Кого? Это и нужно было расследовать…

Рожков дал нам подписать протокол о нападении на Хельмига, и оба представителя органов государственной безопасности собрались к отъезду.

— Сообщение обо всем этом мы, понятно, пошлем в Ленинград, в наше областное управление, — сказал Усов. — И вас туда пригласят. А мы завтра займемся Хельмигом. Это будет крепкий орешек.

— Желаю, чтобы вы его как можно скорее раскололи, — пожелал я.

Едва Усов и Рожков уехали, в комнату вошла тетка Настя и спросила, не хотим ли мы чаю?

— Хоть сполоснете горечь с языка, — добавила она, явно ожидая, как мы к этому отнесемся.

Отозвался только Шервиц. Он поинтересовался, какую горечь она имеет в виду.