— Для почину — выпить по чину.

Когда покончили с нехитрой едой, Анчугов приподнялся на локтях:

— Что я хочу тебя попросить, Александр Романыч…

— Ну?

— Самую долгую дорогу начинают с одного шага. А я его не сделал еще. Помоги.

Смолин пристально посмотрел на лейтенанта: «Нет, не похоже, чтоб послабление старался выбрюзжать…»

— Что ж ты хочешь, Иван Сергеич?

— Знанием поделись. Я не задолжаю.

— Да ради бога! — повеселел капитан. — Чего же ты мнешься, варнак!

Оба прилегли у костерка, пустили к веткам колечки дыма, задумались.

— Ну, слушай, Иван Сергеич, — наконец заговорил Смолин. — Начну я с разной мелочи. И от нее случается польза.

Довелось мне как-то в своем начале поймать Ваньку Крапкина. Травленая лиса был этот Ванька. С виду — слюнтяй, заморыш, а не было у деревни лютее врага. И хлеб крал, и лошадей сводил, выл от него колхоз, а не пойман — не вор.

Однажды ночью в колхозе начисто выбрали склад — ни товара, ни следов.

Все кругом в один рот говорили: его, Ванькино, дело.

Я шесть часов метался по селу, не курил даже. Следы ищу, нет следов. Сторожа трясу, ничего не знает. Стороной и так, и сяк выведываю, где Крапкин ночью был? Дома был. Спал проклятый.

Снова магазин со всех краев обошел, увидел цигарку чью-то у крыльца. Сунул на всякий случай в коробок.

На седьмом часу вызвал к себе Крапкина.

Заходит мужичонко, ножки кривые, ручки маленькие, шерстью поросли, на лице глупость печатными буквами написана.

«Ах, черт возьми, это и есть Ванька Крапкин — вор и гроза окрестных сел? Не верится что-то!».

— Садись, — говорю, — Иван Сысоич, и выкладывай все, как есть. Не тяни веревочку.