— Ась? — говорит мужичонко. — Чего изволите, гражданин?

— Гражданин изволит, чтоб ты сказал, куда краденое спрятал?

Улыбнулся Крапкин, ручки волосатые развел:

— Наговаривают на меня. Не виноват.

— Значит, ни в чем не грешен?

— Не крал. В уши вам надули.

Вздохнул я, говорю Крапкину:

— Ошибка, выходит, произошла, Иван Сысоич. Зря потревожили. Иди с богом.

— Спасибо, — отвечает Крапкин. — А обида, какая уж там обида! Служба у вас такая неприятная. С ошибочками, с дефектами.

Вот как он на радостях заговорил: «дефекты»!

— Да… погоди маленько, Иван Сысоич, — говорю я Крапкину, — погляди-ка вот сюда…

И подвигаю ему на край стола окурок из бумажки. Тот, что у магазина нашел. Бумажка — в клетку. На клочке всего четыре слова: «… десять сотых га огорода».

Взял Ванька эту бумажку, прочитал что там было, положил на стол:

— Ну, что ж, и такую курить можно. Сами курили?

— Нет, — говорю, — ты курил, Крапкин. Твой окурок!

— Ну, может, и мой. Так что ж?

— А то, что у крыльца лежал. У магазина. Сам-то, говоришь, не был там, а папироска лежит. Может, ты окурки за версту от избы кидаешь?

— Зачем за версту, рядом кладу. Этот, выходит, не мой.

— Твой, Крапкин. Вот справка из колхоза, от председателя. Эту бумажку он тебе написал неделю назад. Другой такой справки никому не писалось. Три часа мы с ним потратили на это, чтоб вспомнить. Ну, что скажешь?

Молчал Ванька Крапкин, потирал себе спокойно лысину, потом вздохнул: