Сергей отчаянно отбивался, кусался, царапался. Он кричал, звал на помощь маму, колотился, как зверек в железных когтях.

— Ах, стервец! — свирепела Федулова, вырывая поясок из его брюк. Затем накинула этот ремешок на шею пасынка и принялась душить его, подталкивая к воде.

— Что же ты, сволочь, делаешь? — хрипел Сергей, беспомощно хватаясь за все, что попадалось под руки.

В глазах темнело, силы его кончались.

Федулова хладнокровно, с тупым упрямством делала свое дело, желая только одного — избавиться от пасынка.

Патология? Нет, специалисты позже пришли к выводу, что Федулова «не страдала психическим заболеванием и находилась вне какого-либо временного болезненного расстройства психической деятельности».

…Признав, что в воскресенье была на карьере, Федулова, поглядывая то на следователя, то на майора, сбивчиво рассказывала:

— Я не хотела, понимаете. У меня и в мыслях не было ничего такого, в чем вы меня обвиняете. Понимаете, Сергей оскорбил меня. Обозвал ведьмой, сказал, что ненавидит меня, что рано или поздно уйдет к матери и отца уведет.

Она перевела дыхание и продолжала. — Я возмутилась. Вспыхнула, не сдержалась и ударила. Разве можно старших оскорблять? А он набросился на меня, стал царапаться, обзывать всякими непристойными словами…

Миронов хмурился. Ему было не по себе, сердце зачастило.

— Скажите, а где Виктор, ваш родной сын? — жестко спросил он Федулову.

— Как где? В детдоме, — ответила она.

Повисла мертвая тишина.

— С чего это он там, в детдоме? — Темные глаза Аревой глядели прямо и твердо.

Федулова подобралась, недовольно буркнула:

— В детдоме — и всё.

— Да как же это? — тихо проговорила Арева. — Свой же!

Федулова молчала, упершись немигающим взглядом в угол.

Над кладбищем висели свинцовые тучи. У могилки сидела женщина. Слезы душили ее, она тихо плакала. Подошел и подсел к ней седеющий мужчина. Сжав зубы, тупо смотрел на холмик. Оба молча беседовали с мертвым сыном.

Говорить друг с другом было не о чем. Все позади. Пустота в душе. Холодное отчаяние.