Но Далматова не волнует эта чужая женщина, выбравшая свою дорогу. Ему нужна Саломея.

Туалет… Никого.

Ванная комната, сомкнутые непрозрачные шторки… они заставляют сердце биться в ускоренном ритме. Но за шторками – ничего, кроме старой ванны с потрескавшимся покрытием.

Кухня.

Саломея сидит, склонившись над чашей, сжимает ее обеими руками. Далматов видит ее рыжую макушку, и шею, и линию позвоночника, которая уходит под старый халат. Бледные костяшки пальцев.

– Эй, ты как?!

Она жива. Бьется пульс, как конь на привязи. И от его прикосновения Саломея оживает. Она отшвыривает чашу, будто ядовитую змею. Остатки вина расплескиваются по полу кухни. Падают свечи, капая воском на скатерть.

– Т-ты…

Она вскакивает, пытаясь оттолкнуть Илью.

– Ты… убил!

Глаза – совершенно безумные.

– И кого же он убил? – Муромцев держит трубку, прижимая ее к уху плечом.

– Меня!

– Понятно. А твоя подружка, по ходу, хорошую дозу себе вкатила.

– Она не наркоманка. Просто дурочка. – Далматов разжимает стиснутые пальцы Саломеи, растирает ее ладони, на которых отпечатались ручки чаши. Саломея больше не сопротивляется. Она дрожит, и за этот страх Далматов готов кого-то убить, но та женщина уже мертва. Она успела разминуться с Муромцевым и, должно быть, очень веселилась. Если на том свете кому и выпадает веселье, то только такого рода.

Муромцев дозвонился и скучным тоном вызвал бригаду. И попросил прихватить аптечку, явно не собираясь так просто расставаться с Далматовым.

– Илья, – Саломея очнулась и словно впервые его увидела, – ты приехал!

– Приехал. Я тебя запру!

Она кивнула.

– В подвале запру. Или в бункере!