Серьги-бубенцы оттягивают уши. Пальцы тяжелеют перстнями.
Серьги-бубенцы оттягивают уши. Пальцы тяжелеют перстнями.
Не страшно. Не холодно. Никак. Душа не треснула – пополам разломилась. И темнота бережно сшивает обломки ледяной иглой.
Не страшно. Не холодно. Никак. Душа не треснула – пополам разломилась. И темнота бережно сшивает обломки ледяной иглой.
– Не надо плакать, – уговаривает она. Или Суома говорит с собой?
– Не надо плакать, – уговаривает она. Или Суома говорит с собой?
Она убирает меха и кости матери, которые темнота проглатывает, как проглотила многие иные, лежавшие здесь прежде. Суома знает, что когда-нибудь и ее кости окажутся внутри острова, в заклятом доме, построенном для Калмы коварным женихом.
Она убирает меха и кости матери, которые темнота проглатывает, как проглотила многие иные, лежавшие здесь прежде. Суома знает, что когда-нибудь и ее кости окажутся внутри острова, в заклятом доме, построенном для Калмы коварным женихом.
Где он теперь?
Где он теперь?
Ушел. А Калма ждет. Она красива. Разве нет? Ее волосы – Суома проводит по влажным прядям – мягки. Ее руки легки. И серебряный серп – лучший подарок.
Ушел. А Калма ждет. Она красива. Разве нет? Ее волосы – Суома проводит по влажным прядям – мягки. Ее руки легки. И серебряный серп – лучший подарок.
Калма знает, как благодарить за него. И Суома рада этому знанию.
Калма знает, как благодарить за него. И Суома рада этому знанию.
Она собирает украшения, выкладывая ими серебряное ложе. Будет красиво.
Она собирает украшения, выкладывая ими серебряное ложе. Будет красиво.
– Я не хочу быть тобой, – плачет она. И Калма вздыхает:
– Я не хочу быть тобой, – плачет она. И Калма вздыхает:
– Никто не хочет.
– Никто не хочет.