Светлый фон
– Иди, иди, – мать волокла Маняшу к берегу, где в желтеющих камышах скрывалась лодчонка. – Тут посиди. А я хлебушка принесу. Сальца. Как-нибудь, доченька, да выживем.

И мама расплакалась, а когда она плакала, то Маняшино сердце сжималось от боли.

И мама расплакалась, а когда она плакала, то Маняшино сердце сжималось от боли.

– Не плачь, мамочка! – попросила она. А мама лишь обняла и тотчас отпустила, велев строгим голосом:

– Не плачь, мамочка! – попросила она. А мама лишь обняла и тотчас отпустила, велев строгим голосом:

– Сиди тихо!

– Сиди тихо!

Маняша сидела, точнее, лежала на дне лодчонки под дедовым рыбацким плащом, от которого воняло и рыбой, и табаком, и немытым телом. Лодочка покачивалась, скребла килем каменистое дно. Шелестел камыш. Холодало.

Маняша сидела, точнее, лежала на дне лодчонки под дедовым рыбацким плащом, от которого воняло и рыбой, и табаком, и немытым телом. Лодочка покачивалась, скребла килем каменистое дно. Шелестел камыш. Холодало.

Мама появилась ночью. Она, как обещала, принесла половинку сырого хлеба, сало прошлогоднее с толстою шкуркой и еще кусок сухой деревянистой колбасы. Сунув все, зашептала:

Мама появилась ночью. Она, как обещала, принесла половинку сырого хлеба, сало прошлогоднее с толстою шкуркой и еще кусок сухой деревянистой колбасы. Сунув все, зашептала:

– На острове прячься! Ты про дыру говорила? В ней и прячься!

– На острове прячься! Ты про дыру говорила? В ней и прячься!

Мама широко перекрестилась и заговорила, вываливая все то, от чего Маняша скрылась. Про старую собаку, застреленную смеха ради. Про то, как ходили по домам, трясли вещи, искали золото и коммунистов. Про то, как грозились стрелять и вешать, а потом нашли самогон…

Мама широко перекрестилась и заговорила, вываливая все то, от чего Маняша скрылась. Про старую собаку, застреленную смеха ради. Про то, как ходили по домам, трясли вещи, искали золото и коммунистов. Про то, как грозились стрелять и вешать, а потом нашли самогон…

– Мужики, – сказала мама, платочком вытирая сухие глаза. – Все одним миром мазаны…

– Мужики, – сказала мама, платочком вытирая сухие глаза. – Все одним миром мазаны…

А Маняше вспомнился Гришенька, который обещал писать и вернуться, потом, после войны. Тогда и свадьбе быть. Маняша дождется, и права мама – лучше на острове.

А Маняше вспомнился Гришенька, который обещал писать и вернуться, потом, после войны. Тогда и свадьбе быть. Маняша дождется, и права мама – лучше на острове.

Там тихо.