– Ну все мы там будем, – Переславин протянул руку. – Ну что, я опять к тебе в гости?

– Угостить нечем.

– Привезут. Я заказал. Послушай, я ж серьезно. Нравишься ты мне. И отпустить я тебя не отпущу. И отстать не отстану. Ну если только ты скажешь, что любишь своего придурка безмерно.

– Он не придурок!

Рука холодная и влажная, это от снега, который тает, касаясь кожи.

– Придурок, – уверенно заявил Переславин. – Но это хорошо. Мне бы не хотелось разбивать семью. Вызвало бы ненужные толки. Ты бы переживала.

Эта его самоуверенность и злила, и успокаивала. А в конце концов, что Анна теряет? Переславин богат. Недурен собой. Прямо воплощенная мечта девичья. За такими мечтами ныне охотиться принято, она же нос воротит.

Несовременно.

– Я тебе понравлюсь, – пообещала мечта. – Ты мне только время дай.

Вот времени у Анны с избытком. Пусть пользуется – не жалко.

Адам прятался. Он осознавал, что его попытка удержаться на краю разума обречена и что запертая дверь не станет символом, а будет лишь дверью. Рано или поздно ее придется открыть.

Но один он не сумеет.

А Дарья ушла.

Адам слушал тишину. Та разливалась шелестом волн, который нарастал, нарастал и, становясь невыносимым, накрывал Адама с головой. Он чувствовал ледяную воду и соль на губах, песок скрипел под лапами ягуара. Зверь оставался, даже когда все остальное исчезало. И реальность, вывернувшись наизнанку, полнилась полутенями. Как будто кто-то шел по следу. Все время за спиной стоял. Дышал в затылок. Щекотал шею. Руки протягивал, чтобы коснуться, но в самый последний миг останавливался. Отступал.

Прятался.

Адам устал играть в прятки. Зеркала чужаков не ловили. Разум подсказывал, что происходящее творится сугубо в разуме. И не стоит так переживать.

Нужно набраться смелости и позвонить.

Визитка исчезла. Адам помнил, где она лежала. Он помнил, где лежат его вещи. Все.

Туфли он не доставал. И рубашка оставалась в шкафу. А теперь она висела на спинке стула. Брошена небрежно. Смята. И на ткани мелкие красные капли. Кровь? Нет, кетчуп.