Она отрицательно качает головой:

– Нет. Мои близкие родственники – они все мертвы.

– Простите, – говорю я, опуская взгляд. – Я не знала. Моя мама тоже уже мертва, и поэтому я знаю, как это тяжело.

– Да, но я уже привыкла разговаривать об этом. Мне приходилось рассказывать об этом местным властям, когда я приехала сюда.

– То есть вы беженка?

– Нет. На мое ходатайство о предоставлении убежища ответили отказом. Они утверждают, что мне на моей родине уже ничего не угрожает и что я вполне могу туда вернуться. Даже когда я рассказала им о том, что сделали с моей мамой, отцом и братом, они говорят, что теперь ситуация уже совсем другая, что теперь там уже безопасно. Они, видимо, не понимают, что там происходит.

– А как же тогда вам удается все еще находиться здесь?

– Мне дали дискреционное разрешение на пребывание в стране, потому что мне еще нет восемнадцати лет и у меня на родине не осталось никого, кто мог бы обо мне позаботиться.

– А сколько вам лет?

– В следующем месяце мне исполнится семнадцать.

У меня аж перехватывает дыхание. Какой ужас! Я не могу и представить себе, каково это – потерять всех своих близких родственников примерно в том возрасте, в котором я потеряла маму.

– Я не знала, что вы еще такая юная.

Она пожимает плечами:

– Я думаю, что если у человека трудная жизнь, то он выглядит старше своих лет.

– То есть, когда вы сюда приехали, вам было всего лишь шестнадцать? Вы совершили такое длинное путешествие сами?

– Да, хотя я ехала вместе со многими другими людьми. Мы все заплатили одному и тому же человеку.

– А вам не было страшно?

– Было, но не так сильно, как в Афганистане. Они ведь снова бы пришли, чтобы убить и меня. Потому что я и мои родственники жили не такой жизнью, какой они велели нам жить. Потому что мой отец с ними спорил.

– Тем не менее отправиться в такое долгое путешествие – это был с вашей стороны смелый поступок, – говорю я.

Она отхлебывает из своей чашки кофе.