Рафаэль боролся изо всех сил. Ему хотелось подчиняться этому голосу.

Но он чувствовал, как небытие упрямо втягивает его. В пустоту. В ничто.

Вернуться туда, остаться там.

* * *

— Ты их убьешь, да?

Вильям не смог сдержаться, чтобы не задать этот вопрос.

— Разумеется, — ответил Патрик. — У меня, знаешь ли, нет никакого желания возвращаться в тюрьму! Так что я просто обязан убить их, чтобы не дать им заговорить… Но должен тебе признаться, что дело не только в необходимости. В этом я даже нахожу чертовское наслаждение!

Патрик заговорщицки подмигнул ему, и Вильям ощутил новый прилив тошноты. Поскольку в ближайшее время он обоссытся, ему хотелось хотя бы не наблевать.

— Это меня Сандра научила, — продолжал папочка. — Научила, что их надо убивать. Прежде я оставлял их в живых. Это желание прежде жило внутри меня, а она сумела его выявить. Так что женщины…

— Я обожал свою мать, — неожиданно сказал Вильям. — Она умерла, когда мне было девятнадцать. И обо мне стал заботиться Раф. Вообще-то, на расстоянии, потому что бо́льшую часть времени он находился в тюрьме, но…

Вилли чуть было не всхлипнул, но сдержался, Патрик с нежностью улыбнулся:

— Я понимаю твою печаль, парень. Но не волнуйся: скоро ты перестанешь о нем думать, уверяю тебя. Потому что ты умрешь.

* * *

Приближалась ночь.

Но девочки об этом не знали.

Их солнце отныне сводилось к капризному неону.

Джессика отступилась, она перестала кричать. Усевшись по-турецки на своей койке, она ждала и медленно вязала полотно своего отчаяния.

Одна лицевая петля, одна изнаночная.

Орели взяла свою бутылочку воды, Джесси подняла глаза:

— Не прикасайся, я ведь сказала!