— Как ты можешь думать о бабе, которая вешалась на тебя двадцать лет назад, когда мы в таком дерьме?

— Только так можно выжить в тюрьме, братишка. Думая о том, что хорошего было в твоей жизни. Или так, или наложить на себя руки. Если только ты сам не спятишь. Проблема в том, что тут ты не можешь покончить с собой. Остается только сойти с ума. Но на это нужно время.

Вильям почувствовал, что каменеет от холода.

Лишиться рассудка перед тем, как умереть. Вот и вся программа.

— Конечно, ты прав. А я могу думать только об одном — об этой чертовой веревке! И еще о своем желудке.

— Забудь о своем желудке, — посоветовал Рафаэль. — Думай о чем-нибудь хорошем. О чем-то добром, приятном…

Вильям попытался сосредоточиться, чтобы не зацикливаться на веревке. На боли и безнадеге. На неизбежной смерти.

— Ну что, о чем думаешь? — спросил Рафаэль через минуту.

— О Матильде…

— Сожалеешь?

— Нет. Ну… Иногда я говорю себе, что не сумел убедить ее пойти за мной.

Они снова замолчали.

До тех пор, пока Рафаэль не задал снова тот же вопрос:

— А сейчас о чем ты думаешь?

— Ты издеваешься?

— Давай говори…

— Я думаю о маме.

— Я думал о ней всю ночь, — признался старший брат с грустной улыбкой.

Вильям повернул голову к окну. В блеске его глаз отразился сероватый свет только что начавшегося дня.

Нового дня в аду.