Рафаэль совсем забыл об этом.

— Ах да, точно…

— В тюрьме празднуют Рождество?

Горло грабителя болезненно сжалось, но он продолжал улыбаться. Будто так и надо.

— Конечно, крошка.

С того момента, как он оказался здесь после выхода из больницы, его поместили в одиночную камеру. И он знал, что это только начало.

Что от них не будет никаких поблажек. Что он не будет ни о чем просить.

Это игра. Игра, правил которой она совсем не знает.

Скоро его осудят. Приговорят, затем переведут в тюрьму. Конечно, в одну из самых строгих в стране. Там ему предстоит провести долгие годы в одиночке, не видя никого, кроме своих надсмотрщиков. Один час прогулки в день в крошечном замкнутом тюремном дворике, где даже небо зарешечено.

Он тонул в глазах Джессики. Видел в них слезы, которые вот-вот хлынут ручьем. Видел там сильное чувство. То, что она испытывала к нему. Настоящее сильное чувство, безнадежное.

Он видел в них боль, с последствиями которой ей предстоит жить всю жизнь.

Для нее это тоже станет вечностью. Она приговорена страдать пожизненно.

И в этот момент он принял решение.

Он встал, пожал руку отцу, не отдавая себе отчета, что едва не сломал ему пальцы.

— Позаботьтесь о ней, мсье Дюрье.

Отец не мог вымолвить больше ни слова.

Тогда Рафаэль поцеловал Джессику в лоб и прошептал:

— Никогда не забывай Вилли, хорошо?

— Обещаю.

— Пока он остается здесь, — добавил он, положив руку на сердце, — он не умрет.