– Я же уже сказал. Я не видел Дейзи. Она была в своей комнате.
Мы с Эверетт обмениваемся взглядами.
– То есть все было так, как ты рассказал с самого начала, – говорю я. – Ты пришел домой, в комнате Дейзи играла музыка, и ты никогда ее больше не видел?
Мальчик кивает.
– А ты был у себя в комнате, где играла музыка.
Он кивает еще раз.
– И на тебе были надеты наушники.
Лео колеблется:
– У меня тоже играла музыка.
– Музыка и наушники?
– Неважно. Я их ненавижу. Я их
Может быть, ему просто захотелось наконец выговориться. И кто его за это осудит? Теперь он уже плачет. Просто рыдает.
Я протягиваю руки и осторожно, очень осторожно поднимаю длинные рукава его большой не по росту майки. С которой он не расстается даже в жару. Лео не пытается остановить меня.
Я смотрю на следы на его теле. «Скорее всего, – догадываюсь я, – это началось вскоре после того, как он выяснил, что у него нет семьи». Доктор об этом знал, а в школе что-то подозревали. Но ни один из тех, кто должен был его любить и заботиться о нем, ничего не заметил. Бедный маленький Лео… Бедный чертов Джейми… Бедные брошенные одинокие дети…
– Я знаю, что это такое, Лео, – говорю я негромко. – У меня раньше был маленький мальчик, который тоже это делал.
Я чувствую, как рядом со мной напрягается Эверетт. Она не знала. И никто не знал. Мы никому не говорили.
– Мне было очень грустно, и потребовалось много времени, прежде чем я все понял – наверное, потому, что я очень его любил и думал, что он это знает. Но теперь, когда я все понял, мне кажется, что я знаю, зачем он это делал. Боль от этого меньше, чем от всего остального, правда? И становится чуть легче. Даже если на очень короткое время.
Дерек Росс обнимает рыдающего мальчика за плечи.
– Все хорошо, Лео. Все хорошо. Мы во всем разберемся. И все исправим.