— Pretend what[62]?

— That we fuck…[63]

Какое-то время они смотрели друг на друга. В гостиной продолжалась возня.

— Come here[64], — сказала наконец Мерси.

Он сделал шаг, другой.

Мерси не могла оторвать взгляд от рисуночков на его трусах. Она видела, что у него начинает вставать. Видела, как ему стыдно.

Мерси схватилась за раковину и начала трясти ее.

Она стонала. Он смотрел. Она изображала, что ей очень, очень хорошо. Он изображал, что ему очень, очень хорошо.

Упал и разбился стаканчик, в котором стояла зубная щетка. Мерси порывисто вздохнула и закричала:

— Oh, Jesus… Fuck me. Fuck me harder.[65]

Он не знал, принимать ему участие в этом спектакле или нет.

Мерси играла, как на сцене. Он подыгрывал, как умел.

Потом они разошлись, и Мерси получила плату.

— Next one, — крикнула она в комнату с незнакомыми ей людьми.

“Next one” был дальнобойщиком из Польши. Пятьдесят лет, жесткая спина. Кончая, он плакал.

Бухенвальд. Мерси сидит на раскладном стульчике. Она больше не ребенок.

Ей тринадцать лет. Сейчас раннее утро, и она все еще пьяна. Краски виделись ей приглушенными; серо-коричневые стволы, поросшие зеленым мохом, и листья на земле казались желто-красно-бурым ковром.

Мерси открыла последнюю бутылку пива, отпила. Перед ней мерцала газовая горелка с помятой суповой кастрюлей Роксаны. Наверное, сейчас она поест в последний раз, на дорогу. Вчера вечером в третий раз за неделю приходил полицейский. Сказал, что они должны убраться отсюда в течение суток.

В рюкзаке у Мерси лежали сорок десятиевровых купюр, завернутые в полотенце. Столько у нее осталось после поездок в дом из красного кирпича, в гамбургском порту. Деньги от в общей сложности двадцати двух мужчин, которым надоели легальные бордели. Деньги, прошедшие через руки двух посредников — двоюродного брата Роксаны Гаврила и немки по имени Бербель.