– Он поранил себе бок, упав в трюм, – сказал шкипер. – Но, между нами говоря, действительная причина вовсе не в этой ране, а… – Шкипер посмотрел в глаза Житкову и грустно покачал головой: – Не очень-то приятно говорить это о моряке и своем соотечественнике, но, честное слово, мне кажется, что Майлса держит здесь, в порту, не рана, а страх…

– Чего же он боится, когда все его товарищи рядом с ним?

– Да, так рассуждает всякий моряк. Но у Майлса, говоря между нами, душа старой бабы. Ему всюду чудятся немецкие субмарины; в каждой консервной банке он видит перископ.

– А как вы смотрите на это дело?

Шкипер пожал плечами.

– Я моряк!

– Этим, конечно, многое сказано. Но я хотел спросить: как вы смотрите на консервные банки?

– Это зависит от того, что в них, – усмехнулся шкипер.

– Вот именно, – согласился Житков. – Когда мы снимаемся?

– К ночи… На траверзе Моржового будем еще в темноте.

– Почему вы вспомнили именно Моржовый? – спросил Житков.

– Говорят, что там, в минных полях, есть какой-то просвет, которым пользуются джерри. Невидимая субмарина всплывает и торпедирует корабли на караване…

К концу дня Житков решил сойти на берег, чтобы предупредить Найденова о списании Майлса и поручить штурмана попечению друга. Но Найденова в гостинице не оказалось. По словам коридорного, он забегал домой, но тут его ждала какая-то записка, подсунутая под дверь, и, прочитав ее, он тут же снова ушел.

Это соответствовало истине. Действительно, когда Найденов пришел домой, он нашел под дверью конверт:

«Саша, как можно скорее приходи в порт, конец десятого дебаркадера, между двумя последними пакгаузами. Жду с очень важными материалами. Не могу оттуда отлучиться. Приходи непременно. Павел».

На один момент Найденову показалось, что почерк не совсем похож на руку Житкова. Но мало ли в каких условиях приходится писать. Бывает, что напишешь еще и не такими каракулями!..

Найденов поспешил в порт.

По мере того, как он удалялся от оживленной части порта, его обступала тишина. Слышался только хруст снега под ногами да изредка доносившийся вскрик буксирного гудка.

На середине пути, между стоянкой «Марии-Глории» и десятым причалом, предстояло миновать узкий проход – там, где ковш делает поворот. Приближаясь к этому проходу, Найденов невольно огляделся. Вокруг – ни души. Проулок казался темной щелью. Найденов опустил руку в карман, нащупал револьвер и вошел в тень пакгауза…

Витема, которому здесь незачем было разыгрывать роль Бэра, уже больше часа стоял, прислонившись к стенке здания. Холод начинал пробирать его, но он боялся выйти из тени и осторожно переминался с ноги на ногу. «Получил Найденов записку? – думал он. – Решится ли пойти в назначенное место? И действительно ли тот, кого он здесь ждет, – Найденов? Ведь если его подозрения неверны, если он ошибся, то человек либо вовсе не придет, либо… Что может еще быть? А вот что: заподозрив что-то неладное, он явится не один, и тогда… Тогда нужно уносить ноги».