Химфака, разумеется, не хватило. Окончил еще медицинский, занялся фармацевтикой, а этнографию и этнологию изучал самостоятельно, в советских вузах ее, мягко говоря, немножко не так преподавали. Армия мне не грозила: здоровьишком не вышел. Близорукость, плоскостопие и хроническая астма с хроническим энтероколитом в придачу. Изобретатель лекарств, называется! Сапожник без сапог. Вот уж действительно «шумахер без шумах»….

В общем, занимался я наукой, наукой и только наукой. Жил скромно. Но ведь платили же что-то, а цены были, сами понимаете, божеские. Женился как-то между делом, без особой любви, для порядка. Детей иметь не собирался до поры. Как минимум, вначале решил защитить докторскую. И защитил. В тридцать три года. А тут еще перестройка случилась. Публикации, поездки за рубеж, симпозиумы… Литературы появилось — прорва, цензура-то исчезла в одночасье, ну, а из-за границы тем более стало можно привозить что хочешь. Это дало новый толчок моим исследованиям. Не буду останавливаться на подробностях, но к тридцати пяти я стал членкором, а в тридцать восемь академиком.

Однако важнее, наверное, другое. Еще, должно быть, в университете я стал хоть и тайным, но полностью сформировавшимся диссидентом. При моем-то объеме знаний не сделаться антикоммунистом мог разве что стопроцентный шизофреник с раздвоенным сознанием. Но было мне совсем не до правозащитной деятельности. И уезжать из страны не хотелось. Проще всего объяснить это сегодня предвидением, предчувствием. Но я-то знаю: была обыкновенная лень. Ведь это ж сколько инстанций обежать надо! Да еще и не без риска для свободы и жизни. А так, с коллективом мне повезло, работал себе и работал в собственноручно выстроенной «башне из слоновой кости», имя которой — наука. Работал, радовался результатам и пытался поменьше обращать внимания на окружающую жизнь.

При Горбачеве это стало почти невозможным. Но и уезжать расхотелось. Ведь намечался новый грандиозный эксперимент. Я хотел быть активным участником, а не наблюдателем со стороны.

В восемьдесят шестом (ну наконец-то!) познакомился с КГБ. Мимо их внимания не прошел мой интерес к новейшим психотропным препаратам и сильнейшим биологическим ядам — токсинам. Эта область, с позволения сказать, фармацевтики всегда считалась прерогативой спецслужб. Собственно, поначалу они надеялись, что я буду на них работать. Потом поняли, что впрямую этот номер не пройдет, и начали меня пасти. В загранпоездках предлагали выполнять отдельные деликатные поручения, лабораторию нашу взяли под опеку, ну а когда возник Советско-американский фармацевтический центр, понятное дело, там было полно агентуры с обеих сторон.