Да, на этих днях в Кенигсберге и Раушене он дал последний бой Белым Птицам Высот. И проиграл. Случайно?

О, это вечный вопрос! «В жизни Посвященных не бывает случайностей». Не нами сказано. А в жизни Демиургов? А в судьбе Вселенной? Слабоi ответить на такой вопросик?

— Да пошел ты, — миролюбиво буркнул Симон.

И они снова вернулись к чтению.

ИСПОВЕДЬ БОРИСА ШУМАХЕРА

ИСПОВЕДЬ БОРИСА ШУМАХЕРА

С чего все началось?

С реплики соседа по двору Сережки, когда солнечным майским утром собирались гонять в «казаки-разбойники»? Все уже посчитались, и тут, чуть запоздав, прибежал я. Ребята вдруг затихли, а Сережка процедил сквозь зубы с улыбочкой нехорошего предвкушения:

— А с тобой, жиденок, мы играть не будем!

Драки тогда не получилось, нас растащили, и, сидя на лестнице между этажами, перед пыльным маленьким окошком, я долго плакал в полном одиночестве. Даже домой идти не хотелось.

А может, это началось позже, когда старшая сестра Галя, окончив в Москве институт и в тот же год разведясь с мужем, вернулась в Ленинград устраиваться на работу. Специальность у нее была такая, что место искать приходилось преимущественно на «ящиках», где сидели кадровиками бывшие смершевцы, переусердствовавшие в свое время, или вышедшие в тираж контрразведчики. И эти озлобленные ветераны невидимого фронта говорили моей сестре: «А что это за фамилия такая? Немецкая? Ах, у вас отчество Соломоновна! А мама ваша, простите, кто? Наполовину грузинка? Ах, как интересно! Нет, нет, вы ничего такого не подумайте. У нас в стране все нации равны. Вы же знаете. Просто в институте сейчас сокращение штатов…»

А может, все началось еще позже, когда газеты пестрели новостями с Ближнего Востока, а замечательный наш вечно пьяный сосед дядя Андрон, снимая трубку телефона, дурашливо картавил с одесскими интонациями: «Соломона Абгамовича? А вы не знаете? Он уехал в Изгаиль». И громко хохотал на весь коридор….

Примерно тогда же в нашем доме стал часто появляться старинный друг отца Маркосич. Звали-то его на самом деле Марк Иосифович, но детям такое отчество давалось с трудом, и кличка Маркосич в итоге приклеилась. Он всегда играл и со мной, и с Галкой, мы любили его как родного дедушку. (Ни дедушки наши, ни бабушки из-за блокады до внуков не дожили.) Теперь мне было уже пятнадцать, и я стал внимательно прислушиваться к разговорам взрослых. Маркосич оказался убежденным сионистом. Отец поддерживал его лишь частично, и споры их делались порою ожесточенными. Мать примирительно говорила:

— Посадят вас обоих. Ребенка бы пожалели.