Все вскочили. Казалось, Кича вот-вот прокричит какую-то новость, настолько ужасную, что на ее фоне поблекнет даже гибель Мустафы.

Он обвел помещение блуждающим взором и остановил его на Гансе.

– Твое? – спросил Кича, выставив перед собой сумку-визитку из коричневой кожи.

– Ну... – осторожно кивнул Ганс. – В машине у тебя забыл.

– Иди-ка сюда, – сказал Кича, облизывая пересохшие губы.

Тихо, маленькими шажками Ганс начал приближаться, не зная, чего ожидать от невменяемого бригадира. Не дождавшись, Кича шагнул вперед, схватил Ганса за рукав и потянул за собой к двери.

Вытащив его в соседнее помещение, Кича подпер дверь стулом и только после этого рывком открыл сумку.

– Это твое? – нетвердым голосом проговорил он и вытряс содержимое сумки на стол.

– Ну да, мое. А что?

– И это – тоже твое?! – Кича размахнулся и швырнул на стол стопку цветных фотографий.

Ганс взял их, мельком взглянул и снова уставился на бригадира.

– Ну и что? – сказал он. – Это еще тогда было. И я тебе говорил, что они у меня есть.

На снимках была изображена клиника «Золотой родник» в различных ракурсах. Основной корпус с крыльцом, ворота, флигель, маленькая железная дверца в заборе. Еще было несколько видов на дворик клиники с крыши соседней пятиэтажки – общих и с приближением.

– Вот! – воскликнул Кича, выхватывая одну из последних фотографий. – Вот этот мужик – знаешь его?

Ганс пригляделся. В верхнем уголке снимка можно было разглядеть, как высокая худощавая врачиха толкает перед собой кресло-каталку, в которой полулежит расслабленный бледный мужчина с большими запавшими глазами. Японский фотоаппарат-»мыльница» имел мощный вариообъектив с хорошим разрешением, и это позволяло достаточно ясно разглядеть лицо человека.

Это был Дубровин. Тот самый подпольный золотой король, которого Кича изувечил в двух шагах от собственного офиса. Однако Гансу его лицо было неизвестно. Он так и сказал Киче.

– Откуда он там взялся?! – визгливо крикнул Кича. – Откуда? Ты же его видел! Теперь ты понял, кто...

Он осекся. Он хотел сказать, что теперь ясно, кто уработал Мустафу, но вовремя прикусил язык. Никто, даже Ганс, не должен знать, что Кича имеет отношение к тому давнему убийству.

– Ничего я не понял, – угрюмо проговорил Ганс. – Ну, мужик в коляске, и что? Там много таких.

Кича несколько секунд неподвижно смотрел на Ганса, пытаясь успокоиться. Действительно, телохранитель ни при чем, он не виноват, и незачем на него орать. Наконец Кича заговорил – тихо и вполне спокойно: