Когда утром я открыл глаза, то чувствовал себя так, словно совершил восхождение. Что-то внутри меня упорно цеплялось за жизнь. Не давало мне умереть. От этого я вконец измучился.

Несмотря на шейный корсет, я попытался повернуть голову и увидел в зеркале свое отражение. Чертовы зеркала. Я в нем какой-то расплывчатый. Под глазами круги. Страшно бледный. Вылитый мертвец, только зрачки упрямо поблескивают.

Думаю, что я мог бы прекратить борьбу. Ослабить хватку и погрузиться в безмятежную пучину забвения. Спокойно, без сожалений. Но мне помешал этот далекий свет. Слабый свет, которого я жду. Словно лампочка без абажура, которая болтается в застенке на конце провода.

Я поступаю, как она. Цепляюсь за ниточку.

Ко мне заходят медсестры. Вот уже сколько дней… недель… я слышу их голоса. Их смутные голоса. И их мысли. Иногда. Часто.

Вот эта, Жюстина, кажется, очень рада, что я наконец пришел в себя. Она улыбается. Говорит со мной. Ее губы шевелятся, но я уверен: фразы, которые она произносит, никогда не дойдут до меня.

А потом, ближе к полудню, я все вспомнил. В обратном порядке. Головоломка сложилась, как при ускоренном обратном показе. Сначала выстрелы. Пальба. Ворота закрываются, машина пятится к крыльцу. Встреча с Фаркасом. Лена Рей. Конюшни. Подземелья Дефанс. СфИнКс. И потом это имя, которое мне не принадлежит. Теракт. Восьмого августа ровно в 7.58 поезд скоростного парижского метро прибыл на залитую белесым светом большую станцию под площадью Дефанс.

— Где я?

Мои первые слова раздирают мне горло. Я ощущаю привкус крови во рту.

Жюстина, медсестра, приподнимает брови:

— Вы в больнице, месье.

Мне трудно дышать.

— В военном госпитале?

Она округляет глаза, потом улыбается:

— Нет, просто в больнице.

Лицо Фаркаса медленно тает.

— Но… Что случилось… Как…

— Ш-ш-ш…

Она прикладывает палец к моим губам: