— Не сомневайся, настоящие… — усмехнулся бандит, открывая один глаз, второй не открывался, заплыл кровоподтеком. — Ну, понял теперь? Одному из нас отсюда тропы нет.

Вдруг, извернувшись, он одним махом вскочил на ноги, и бросился на Павла. Но Вагай был начеку. Вцепившись в штаны, он одним рывком свалил бандита на землю, укусил за лицо, и, поставив лапы ему на грудь, свирепо зарычал. И тут Павел понял, что бандит сознательно провоцирует его на выстрел.

— Вагай, ко мне!

Пес нехотя подошел к Павлу, вильнул хвостом, сел рядом.

— Сволочь ты! Чего измываешься? — в голосе верзилы слышались слезы.

Павел набрал в грудь побольше воздуха, и что было сил даванул на спуск, ожидая мягкого толчка в руку. Но ничего не произошло, даже боек не щелкнул, а палец аж судорогой свело.

Бандит снова зашевелился, сел, сказал:

— Ну и зверюга у тебя… Один медведя держит?

— Не знаю, не пробовал… — рассеянно обронил Павел.

Творилась какая-то мистика; палец не смог нажать на спуск.

Бандит проговорил без злости, несмотря на то, что из разорванной щеки капала кровь:

— С такой собакой доберешься… Пятьдесят верст всего… Говорил я этим дуракам, нечего шалить в тайге. Хоть и длинные в ней дороги, но мало их, и шибко редко пересекаются, и на любом пересечении своего знакомца запросто встретить можно…

Павел сунул камни в нагрудный кармашек рубашки, застегнул, да еще и булавкой заколол. Дополз до бандита с автоматом. Уперев приклад автомата в землю, выпустил оставшиеся в рожке патроны в небо. Запасного рожка не оказалось. Потом пополз к верзиле. Когда отстегивал его патронташ, бандит тихо, потрясенно сказал:

— Ну и дурак же ты, парень…

— Может, это не самая большая дурость в жизни, кого-нибудь не убить, кого следовало бы по всем статьям… — хмуро пробурчал Павел.

Смутно надеясь, что такую частую стрельбу кто-нибудь услышит и заподозрит неладное, Павел расстрелял и все ружейные патроны в небо.

Павлу не хотелось ждать рассвета на этой прогалине, воняющей пороховой гарью, кровью и смертью. Срубить на костыль березку, спасшую его от смерти, рука не поднялась, и он ползком дополз до леса, и уже там, еле разглядев при свете луны, срубил ножом тоненькую осинку, с развилкой.

Он брел в лесную темень, Вагай тащился следом, поминутно оглядываясь, скаля клыки и топорща шерсть на загривке.

На рассвете Павел вышел к тому проклятому ложку…

Вот оно! Он из той давешней истории не помнил, что верзила ему признался, что зарезал прапорщика… Тьфу ты… Тут же помрачнел Павел. Зачем же волок тогда на себе? Рисковал, что загребет какой-нибудь сельский Аниськин, увидя побитую физиономию и порванную собакой щеку… А главное, почему камни не забрал?