Павел как будто только этого и ждал; повернувшись, зашагал к казарме, спиной чувствуя, что она смотрит ему вслед. Расчищенную вечером дорогу уже здорово перемело, перемело и дорожку вдоль фасада казармы, которая уже была обрамлена завалами снега метровой высоты. Валенки вязли в мягком снегу, и пока Павел добрался до крыльца, успел взопреть. Приоткрыв дверь, Павел сунул голову в щель, дневальным стоял Голынский, парень из предыдущего весеннего призыва. Судя по тому, в какой напряженной позе он застыл, он или сидел, или лежал на тумбочке. Лежать на ней можно было, длина ее была метра полтора.

— С-сал-лага… — прохрипел злобно Голынский.

— Позови Харрасова, там к нему девушка пришла, ждет у ворот.

— Сейчас… — Голынский развернулся и пошел в спальное помещение.

Павел прошел по дорожке, его следы уже кое-где замело. Подумал машинально: — Да-а, знатная метелица. Завтра патрульному придется попотеть… Потом сообразил, что патрульным свободной смены завтра будет он, и помрачнел. Подойдя к подножию вышки, посидел на нижней ступеньке лестницы, дожидаясь, когда к воротам протопает Харрасов. Прошло не менее получаса, но Харрасов все не шел. Еле видимая сквозь снежные струи фигурка девушки все так же маячила возле ворот.

Павел вернулся к казарме, открыл дверь. Голынский, открыв дверцы сушилки, грелся в струе теплого воздуха, идущего оттуда.

— Ты позвал Харрасова?

— Иди на пост, он уже одевается, — проговорил Голынский, не оборачиваясь.

Павел тогда еще не знал, что пьяного Харрасова разбудить невозможно. Почему он дошел до старшего сержанта за полтора года службы, было совершенно непонятно. В самоволки он ходил часто, успевал напиваться до свинского состояния, и ни разу не попался.

Павел вернулся к воротам, сказал:

— Я уже два раза говорил дневальному, разбудить его.

— Еще скажи, — чуть не плача, жалобно попросила она.

Павел разозлился. Торопливо дойдя до казармы, и вновь упрев в сугробах, ставших еще глубже, распахнул дверь и чуть не крикнул:

— Да позовешь ты Харрасова, наконец?!

— Чего орешь, салага?! — вдруг злобно ощерился Голынский.

— К Харрасову девушка пришла, она его ждет. Время уже четвертый час…

— Твое дело салажье. Прокукарекал — и дуй на пост. Понял?!

Павел хлопнул дверью и пошел прочь. Выбравшись на дорогу, прошел в противоположную от ворот сторону до хоздвора, встал, повернувшись к нему спиной, и долго- долго смотрел в белое пустынное пространство, под серым небом. Далеко-далеко светился огонек, это горел фонарь над бытовкой "Дубравы". В небе смутно прорисовывался контур ее антенны. Правее, на горке, замерев, будто в динамическом напряжении перед прыжком, почему-то четко был виден силуэт приемо-передающей кабины высотомера, уставившегося задранным полумесяцем антенны в небо. Павел мимоходом подумал, что его так четко видно потому, что до него достигает свет фонарей, горящих вокруг казармы. Он сел на лавочку курилки возле гаража, и просидел целый час. Отсюда хорошо были видны подходы к казарме, и вовремя можно будет заметить замполита, чтобы успеть вскочить и не попасться сидящим на посту. Все так же посвистывал ветер, шелестели струи снега.