Павел стоял в дверях, сунув руки в карманы, молча наблюдал. Парнишка торопился, но вымыть тридцать мисок и восемь бачков ему явно не по силам. Павел проговорил:

— Через час приду, чтоб везде блестело. Принимать кухню буду с белым платком.

Парнишка испуганно посмотрел на него, и на сером его лице явственно прочиталось желание повеситься.

— Прачка и раб, — мстительно проворчал Павел.

Повернувшись, он вышел с кухни и пошел на станцию. В приборном отсеке выдвинул ящик зипа, достал из ячейки значок с буквой "М". Было у него тайное желание сдать на мастера-оператора, тем более что норматив он легко перекрывал раза в два. Вытащив из другого ящика зипа поношенные брюки и сапоги, оставшиеся от предшественника, переоделся, и, прихватив полпачки стирального порошка, пошел в казарму.

Парнишка на кухне, весь потный, остервенело тер тряпкой пол, рядом валялся кусок мыла. Павел с минуту смотрел на него, наконец, философским тоном изрек:

— Умный работает головой, а дурак — руками… — подошел к окну раздачи, рявкнул: — Дежурный! — Из коридора появился Гамаюнов. — Чистую рубашку и тряпок на протирку посуды…

Гамаюнов молча удалился, вскоре вернулся. Рубашка почти новая. Сняв гимнастерку и майку, Павел прикрутил на рубашку значок мастера-оператора, надел. Прищепа сидел в углу кухни и испуганно поглядывал на Павла. Он был наслышан о том, что старички, попадая на кухню, частенько заставляют повара мыть посуду и полы. Павел прошел в моечное отделение, взял миску, провел пальцем по краю. Миска жирная, но не очень, однако, когда он был салагой, такая миска вполне могла прилететь ему в физиономию. Он оперся руками на стол, обитый оцинкованной жестью, ладоням стало скользко от жира. Тупо глядя на стопку мисок, подумал: — "Откуда она идет, дедовщина? У нас в роте нет ее. Мы не самодурствуем, никого не избиваем, обмундирование стираем сами и гладим сами, потому что хорошо умеем это делать. Сапоги чистим сами. Если этого не делать, от тоски и скуки подохнешь. Книг нет, политзанятия — галиматья. Все со школы известно".

Сзади послышалось:

— Товарищ ефрейтор, помыл…

Павел обернулся. Фигура жалкая, глаза, молящие о пощаде. Павел прорычал:

— Когда я был салагой, такая посуда вся бы мне в морду слетелась, вместе с кашей… Свободен!

В ответ недоверчивая улыбка, и тут же, будто всполох электросварки в ночи, вспышка радости, будто Павел ни с того, ни с сего отменил расстрел. В амбразуру сунул голову Гамаюнов, спросил:

— Тебе прислать салаг картошку чистить?

— Товарищ старший сержант, — намекнул ему Павел на лычки, пришитые к погонам парадной формы, — если мне понадобится, я вас посажу картошку чистить.