– Помню, – сказал Мейден. – И что?

– Чуть выше уровня тротуара есть дупло… выемка, называйте как хотите… Там вы все найдете. Считайте это доказательством, которое нужно приобщить к делу.

– Что я найду? Перчатки…

– Да что вы, в самом деле, старший инспектор? Нет никаких перчаток.

– Тогда что?

– Понятия не имею! – крикнул Манн. – Он не сказал. Он только показал и повернулся спиной. А я проснулся. Это ведь кадр. Отдельный кадр. Элемент пазла. У него нет причины и нет следствия. И в мой сон он попал потому, что в реальности его просто не к чему было прицепить, понимаете? А я плохо запоминаю сны…

– Вы воображаете, Манн, что во втором часу ночи я поеду на Гротстраат и буду искать дыру в камне?

– Неужели сейчас так поздно? – поразился Манн. – Я думал… Хотите, поеду с вами? Или вы предпочитаете оставить меня здесь? Тогда дайте напиться, прошу вас, Мейден, мы не первый день знакомы, зачем вы со мной так…

Мейден встал, аккуратно взял стул за спинку и переставил к стене – Манн чувствовал, что больше всего старшему инспектору хотелось размахнуться и грохнуть стулом о стену так, чтобы щепки брызнули в стороны, а еще ему хотелось сломать стул о голову подозреваемого, но Мейден поставил стул у стены и направился к двери, не глядя в сторону Манна, не предлагая ему ни следовать за ним, ни остаться здесь, он, видимо, думал, что Манн решит сам, а тот ничего сейчас не мог решить, потому что для принятия осознанного решения нужно оценить важность причин и неотвратимость следствий, нужно точно знать, в какой реальности находишься, и протянуть от нее нити в прошлое и будущее, ничего этого Манн не мог, настоящее представлялось ему размазанной в трехмерии абстрактной картиной: коричневый стул в раскоряченной позе на фоне белой стены; он встал, а может, остался сидеть, может, даже повернул стул и лег на пол, а может, уснул, сидя и…

– Ну! – нетерпеливо сказал Мейден. – Если вы идете, так идемте. Хоть что-то вы все-таки вспомнили. Посмотрим, что это такое.

Манн шел следом за Мейденом, будто по круглому тоннелю, в конце которого был свет, а вокруг – темнота. Возможно, они спускались по лестнице, возможно – ехали в лифте, возможно – сели в машину, Мейден за руль, Манн с кем-то из полицейских – на заднее сидение, возможно, они мчались по ночному Амстердаму под мигание проблесковых фонарей и с включенной сиреной, а, возможно, оказались на месте сразу, будто действительно один элемент пазла приставили к другому, и элементы сошлись, легли плотно и навсегда.

– Ну, – сказал Мейден. – Вот эта колонна.

Манн стоял с ним рядом и приходил в себя. Ночной воздух был не просто прохладным, он был еще и живым, в отличие от мертвого воздуха комнаты на третьем этаже Управления. На Манна почему-то напала неудержимая икота, он хотел извиниться, но не мог, неожиданно в его руке оказалась пластиковая полуторалитровая бутылка пепси-колы, не полная, в ней даже половины не было, Манну показалось, что это – живительный источник, он запрокинул голову и выпил до дна, пролил себе на рубашку, и ему стало холодно, оказывается, со стороны бухты дул пронзительный ветер, сержант забрал у Манна бутылку и швырнул ее, как опытный баскетболист, в мусорный бак, приткнувшийся у колонны, будто ребенок, державшийся за материнскую юбку.