Уснул я глубоким утром, так крепко, что пробудился только к полудню и с ужасом понял, что гость мой уже поднялся. В тишине замка через открытое окно спальни было отчетливо слышно, как он ходит в своей комнате, находящейся сразу под моей, и напевает, готовясь к умыванию.
Я опрометью бросился вниз, чтобы позаботиться о позднем нашем завтраке. Управился вовремя и пошел сказать моему гостю о том, что стол накрыт. Он еще брился, глядя в маленькое зеркальце, установленное на серебряном бритвенном приборе, и держа бритву своей механической рукой. Видимо, он не сразу заметил меня, погруженный в свои мысли, потому что на звук моего приветствия выронил бритву, которая, падая, зацепила зеркальце. Привычным движением я успел поймать бритву на лету, но зеркальце упало и раскололось, снова принудив меня извиниться перед моим гостем.
Стремясь разрушить неловкую паузу, Джонатан поднял с пола осколки и со смехом выбросил их за окно.
– Не расстраивайтесь, друг мой! Вот эта злополучная вещица все и натворила! Не что иное, как глупая игрушка человеческого тщеславия. Долой ее!
Осколки зеркала звякнули внизу о камни.
Мистер Джонатан подмигнул мне с таким озорством, что я невольно забыл свое смущение и пригласил его к столу.
Признаться, я вновь засыпал его вопросами, и мистер Харкер отвечал полно и живо, время от времени выражая восхищение моей осведомленностью и знанием английского языка. И, открою вам, я был настолько очарован моим гостем, что, едва он начинал свои рассказы, забывал есть и пить, жадно впитывая каждое его слово. Я расспрашивал и после, когда мы отправились за его чудесной каретой, оставленной недалеко от ущелья. Неохотно я признался ему, что на помощь слуг рассчитывать не приходится, так как по недоброму стечению обстоятельств вынужден обходиться без прислуги. Однако Харкер принял эту новость так легко, что я совершенно успокоился.
Во время путешествия паровой каретой я был слишком поглощен своими ощущениями, чтобы продолжать беседу, но после, когда мы за ужином опять встретились с моим гостем, разговор вновь вернулся к Англии. Я расспрашивал его обо всем. О порядках и нравах, о механизмах и людях, о нем самом. Тогда в разговоре со мной он впервые произнес имя «Мина». И в тот момент на лице мистера Харкера я увидел такую печаль, что разговор наш тотчас оборвался, и произнесенное имя, как драгоценная капля, повисло между нами, пронзенное светом свечей.
Простились мы вновь под утро. На следующий день мне следовало отлучиться по делам, и потому я решился оставить моего гостя одного. Стараясь не встревожить его, я все-таки попросил не подниматься в верхние покои, что он мне с легкостью обещал.