Двери особняка мадам Манон были заперты, но Чуб снова воззвала о помощи к Городу:
— Дай час…
И массивные двери подались.
Она юркнула внутрь и застыла у входа, боясь выдать свое присутствие и пытаясь понять происходящее — сыскать ему подходящее имя.
Ничего похожего на вечеринку а-ля театр Кабуки, куда она намеревалась попасть, дабы предотвратить роковое пари, не наблюдалось! Уже знакомый ей холл выглядел незнакомым, иным, истинным преддверием Ирия. Невидимый оркестр играл похоронный марш — заунывно, разрывая душу. А на вершине лестницы, словно на сцене, высился стол с белым, увитым цветами гробом.
Внизу, у подножия, творилось неслыханное — «русалки» и «покойницы» в окровавленных белых рубахах медленно двигались в ритме похоронного марша. Холл был освещен лишь свечами в их руках, их тела то сплетались, то извивались, босые ноги выделывали мертвенные па, уста подпевали маршу заунывным печальным стоном.
Но намного страшнее был иной звук:
— Пустите… пожалуйста… отпустите меня! — доносилось из гроба. Кто-то стучал изнутри, молил и рыдал. — Откройте… я не могу здесь… не хороните… пощадите меня!
Была ли улица Ямская очередным Провалом или нет, но бог смерти Яма сейчас правил здесь бал.
«Русалки» и «привидения» одновременно задули свои свечи и разбежались, смеясь и громко шлепая босыми пятками.
Источник света в холле остался только один — фонарь над обтянутым белым атласом гробом. Даша видела, как, пробегая мимо домовины, одна из танцовщиц-привидений отщелкнула замок. Крышка гроба слетела, со стуком упала на пол, посыпались шуршащие похоронные венки из елок, увитых траурным крепом, и заплаканная, перепуганная до смерти «покойница» села в гробу, а Даша узнала бледное кукольное личико маленькой глазастой Елены.
Еще живой!
И в этот момент Даше стало по-настоящему стремно и страшно — живот вжался, пытаясь прирасти к спине, а спина — к ближайшей стене.
Танцы ряженых мертвецов мало отличались от любого клубного празднования Хэллоуина. Но Елену убили не на театральных подмостках, не бутафорским кинжалом… ее разрезали на части!